Два привратника стояли у входа в зал, другие заняли позиции по периметру двора. Все были в традиционных котелках (нелепых в сочетании со светящимися куртками), но что-то в их поведении подсказывало, что они вовсе не привратники. Слишком сосредоточенные, слишком одинаковые. По мелким деталям Стэнтон всегда мог распознать охранников.

Но внутри пятисотлетнего здания царил затхлый безмятежный покой старого колледжа. Казалось, Стэнтон угодил на вторую рождественскую службу: струнный квартет наигрывал что-то праздничное, люди переговаривались благочестивым шепотом, а ряды стульев перед небольшой кафедрой напоминали молельные скамьи перед алтарем. Обилие свечей как будто еще больше сгущало мрак, ибо свет их не достигал балок высокого потолка, тонувшего в густой тени.

Сверяясь со списком, Маккласки удостоверилась, что собрались все, и проводила Стэнтона к месту в центре первого ряда, оставленному специально для него. Затем взошла на кафедру.

– Всем доброго вечера и веселого Рождества! – прогудела она. – О цели нынешнего собрания знают все, кроме нашего нового и последнего рыцаря – капитана Хью Кремня Стэнтона, в недавнем прошлом спецназовца и интернет-знаменитости. Капитан, ваши соратники по ордену Хроноса от всей души вас приветствуют.

Раздались вежливые аплодисменты, на которые Стэнтон никак не откликнулся. Он вовсе не чувствовал себя членом какого-либо ордена и чьим-то соратником.

– Капитан Стэнтон проявил недюжинное терпение, – продолжила Маккласки. – В рамках своей компетенции я поведала ему лишь часть истории. И теперь для дальнейших разъяснений приглашаю Амита Сенгупту, лукасовского профессора математики[7] и прямого наследника Ньютона.

Стэнтон знал дородного ученого индийских кровей, который поднялся на подиум. В Англии Сенгупту знали все, ибо этот выдающийся физик, как многие выдающиеся физики, беспрестанно маячил на телеэкране. Регулярно появляясь в новостных и документальных программах, он выступал даже по вопросам, весьма далеким от науки и космоса. Захлебываясь восторгом, ведущие высокопарно представляли его как «человека, заглянувшего в Господне око», и тем, кто «в мысленном путешествии достиг края Вселенной и начала времен». Конечно, Сенгупта изображал ироничное смущение от подобной гиперболы и скромно заявлял, что добрался лишь до первых пятнадцати секунд от начала бытия. Причем вид его говорил о том, что первые четверть минуты жизни Вселенной для него остаются такой же загадкой, как для его шофера или кухарки. Профессор Сенгупта был также чрезвычайно успешным писателем, выпустившим «научно-популярный» труд по физике «Время, пространство и прочая докучливая родня», в котором безуспешно пытался растолковать теорию относительности и квантовую механику «завсегдатаю паба». В научных кругах о его книге говорили, что легче без помощи адронного коллайдера обнаружить бозон Хиггса, нежели того, кто одолел больше трех страниц из нее.

Сенгупта взгромоздился на кафедру, точно тюлень на скалу. Под мантией на нем были полосатый костюм и бабочка в желтый горошек, какие носят профессора, желающие выглядеть слегка чокнутыми, голову прикрывала знаменитая шапочка Джавахарлала Неру с приколотым значком «Наука жжет». Сенгупта нарочито неспешно достал из портфеля и выложил на столик какие-то бумаги, потом долго пил воду. Наконец он заговорил:

– Великая мощь Ньютонова воображения в том, что еще за столетия до Эйнштейна он разобрался в относительности времени. – В его рубленой и одновременно певучей манере слышались интонации калькуттского лектора и лондонского аристократа. Сенгупта выдержал театральную паузу и чопорно промокнул рот цветастым шелковым платком, игриво выглядывавшим из нагрудного кармана. – Время не прямолинейно. Движение его не равномерно, ибо время подвержено воздействию гравитации. Да! Точно так же, как любое другое движение, масса, свет и все прочие объекты материальной вселенной. Разумеется, существует общее мнение, что идею вселенской относительности выдвинул Эйнштейн, и только