Сочувствие Огинского к обездоленным мира сего проявляется здесь в заботе о благосостоянии животных. Он жалеет собак, которых хозяева заставляли везти тележки с рыбой на рынок, а после продажи рыбы везти домой своих хозяев. Фрукты здесь ему кажутся менее вкусными, чем в Польше, овощи, наоборот, вкуснее. Он восторженно отзывается о винах с мыса Доброй Надежды: те ему больше нравятся даже в сравнении с лучшими венгерскими винами, которые подавались в Польше. Огинский составляет компанию принцессе за игрой в карты, причем сам играет неважно, покупает картины для короля Польши, включая полотно Рембрандта «Портрет мужчины в лисьей шапке».

По-видимому, даже в те дни дипломаты не прочь были немного пошпионить. Некто Янсен за небольшую сумму в несколько сот дукатов раздобыл для Михала Клеофаса интересную статистику о секретных связях между Англией, Пруссией и Голландией, состоянии голландской торговли и армии. Узнав, что голландские банкиры собирались предоставить кредит Речи Посполитой на очень невыгодных условиях, Михал Клеофас смог приостановить сделку и добился гораздо более выгодного соглашения. Так сложилось, что Россия в то время также стремилась получить кредит, и усилия Огинского в некоторой степени помешали этому. Только через двадцать лет он узнает, как сильно возмущены были русские: они даже думали, что это было устроено умышленно!

Переписка Огинского делилась на два вида: официальные отчеты перед «депутацией» и неофициальные письма разным адресатам. Польские историки не всегда это учитывали – как правило, они не знали о существовании этой другой, секретной корреспонденции и считали последующие мемуары Огинского сумбурными, опять-таки не понимая, что в их основе частично лежат сделанные параллельно записи.

Было принято считать, что Огинский занимал пропрусскую позицию, но, вероятно, так было не всегда. Незадолго до отъезда из Польши он написал анонимный памфлет «Попугай», высмеивающий пропрусскую фракцию. Хотя Михал Клеофас так и не стал поэтом, однако обладал талантом сатирика и способностью к стихосложению. Выгодность для Голландии ее участия в Тройственном союзе, вероятно, была для него очевидной, и он, конечно же, стал на пропрусские позиции. Интересно, что в самой Голландии Огинский хорошо ладил как со сторонниками дома Оранских, так и с их оппонентами. Какие-то антипрусски настроенные голландские купцы передали ему очень хорошо написанный и аргументированный очерк, в котором рекомендовалось не уступать Гданьск и Торунь Пруссии. Позиция авторов очерка, правда, была односторонней, а свои аргументы они строили в интересах голландских и, между прочим, английских купцов.

В конце октября 1790 года через Гаагу проезжал Эварт на пути в Англию, где он собирался принимать водные процедуры в Бате. Шотландец встретился как с Оклендом, так и с Огинским. В ноябре последний получил от Эварта письмо, где говорилось, что к нему скоро поступит указание отправиться в Лондон на переговоры, готовившиеся Эвартом. Не вполне ясно, кто именно отдал такие распоряжения Огинскому: депутация или один из ее членов, например ее руководитель Игнаций Потоцкий. Ясно только, что как Окленд, так и Эварт предпочитал проводить переговоры с Огинским, а не с официальным польским посланником в Лондоне Букатым. Огинский должен был приехать вместе с женой, якобы для развлечения. Круг вопросов для обсуждения на переговорах держался в особом секрете. Кроме того, казалось, что за всем этим стоят сейм и прусский король.

В Кале Огинские задержались из-за сильного шторма в проливе Ла-Манш, уничтожившего множество судов.