На этот раз все было иначе. Девочке нравилось то, что она видела. Затаив дыхание Тома следила за грациозными движениями Нины Дмитриевны. Она то подносила сигарету к губам, то отнимала. На вдохе становилась задумчива, на выдохе решительна. Тома сидела молча и боялась пошевелиться, как будто все это могло исчезнуть. Тишину нарушил стук в дверь. В дверном проеме показалась дежурная. Тамара сразу же поднялась.

– Можешь подождать здесь, если хочешь.

– Не буду вас задерживать, я и так… простите.

В спешке Тамара надевала куртку.

– Застегивайся.

Звякнула связка ключей, и Нина Дмитриевна открыла дверь, которая находилась сразу возле ее комнаты. Это был служебный вход. Со двора хлынул морозный воздух. Нина Дмитриевна, стоя в одном халате, не спешила уходить.

– Иди, я постою, пока ты выйдешь на дорогу.

– Что вы, не нужно, я дойду, я и не в такое время ходила, – пятилась Тома. Ей не хотелось поворачиваться к Нине Дмитриевне спиной.

– Да я понимаю, – кивнула Нина Дмитриевна, но продолжала стоять, – иди, я жду.

– А я могу как-нибудь увидеть вас еще?

– Я дежурю сутки через трое. Приходи, когда пожелаешь.

Тома восторжествовала. Чтобы не держать больше Нину Дмитриевну на морозе, она побежала к дороге. На душе у нее было так легко и радостно, что она и не заметила, как добралась домой.

В жизни Томы все оставалось по-прежнему, школа, двор, и только сутки через трое все менялось. Дни, когда Нина Дмитриевна дежурила в клинике, стали для нее очень важными, она ждала их с нетерпением. С каждым днем сверстники интересовали ее все меньше. Больше внимания она начала уделять занятиям в школе. Правда, пока это никак не отразилось на ее успеваемости. Домой она стала приходить вовремя. Вместо того чтобы околачиваться во дворе, теперь она подолгу оставалась в своей комнате. Ей стало нравиться проводить время в полном одиночестве. Каждый раз, лежа в кровати, она думала о чем-то своем и долго не могла уснуть.

Родители с самого раннего возраста с уважением относились ко всему, что говорила их дочь. Тома росла ребенком, с чьим мнением считались и чьи суждения заслуживали внимания. И она об этом знала. Мама всегда прислушивалась к ней, потому что она хорошо чувствовала людей. И действительно, неискренность она улавливала за версту, причем в любом ее проявлении. В возрасте четырех лет по отношению к человеку, который с ней сюсюкался и проявлял всяческую заботу, она могла заявить: «Мне эта тетя (или дядя) не нравится». Все, точка. Вердикт звучал категорично и безапелляционно. Поначалу родители удивлялись, а со временем признавали точное попадание дочери в цель. Она чувствовала то, о чем они еще не догадывались. И в то же время ей мог нравиться человек, гость, который не обращал на нее никакого внимания. То есть мнение девочки никак не зависело от того, сколько ей уделяется или не уделяется внимания. Она была наблюдательна. Не вникая в смысл сказанного, только по жестам, манерам и интонациям ей удавалось распознать то, что было сокрыто от других. Но и она иногда ошибалась. Такая ошибка произошла в первом классе. Она только пошла в школу и, как и все дети, попала под влияние общеизвестного феномена: «учительница первая моя». Все первоклашки любят свою первую учительницу. По крайней мере, им так кажется. На самом же деле в том возрасте и в тех обстоятельствах они просто не способны объективно оценить человека, которому выпало быть их проводником, и дать правильную оценку его реальным качествам. С психологической точки зрения все объясняется очень просто – оказавшись в новом месте без маминого крыла, малышей охватывают всевозможные страхи и треволнения. И тогда они ищут того, кто будет их опекать и защищать от мира неизвестности, как мама. В своем выборе они ограничены, его нет. Есть только один человек, обязанности которого предусматривают опеку над ними. Это их классный руководитель, который первые три года ведет у них все предметы и который для них и царь и бог в одном лице. Поэтому ничего не остается, как возвести его на постамент и отдавать почести, кем бы ни был он на самом деле.