Очнулся оттого, что кто-то тянул его за рукав кожанки. Сквозь пелену увидел лошадиную морду. Огромные глаза пристально вглядывались в лицо. Лошадь кивала головой и тихонько кряхтела. От барского дома бежали люди. Толпу возглавлял Макаров. Подбежав к бричке, народ засуетился, предлагая помощь.

– Живой? – Макаров с крестьянами осторожно уложил Клемешева в бричку. Пётр попытался встать, но в глазах всё поплыло, и он обмяк.

– К фершалу бы надо, – подал голос кто-то из крестьян.

– Ничего, сейчас пройдёт. У меня это случается. Последствия гражданской, – сознание Клемешева наконец прояснилось, и он обрёл былую силу.

– Напугал ты нас, товарищ Клемешев. Мы уж думали: тебе конец, – Макаров облегчённо вздохнул.

– Как же фершал? – вновь спросил крестьянин.

– Фельдшер отменяется, меня уже лечили, да, кажется, не долечили. Спасибо, товарищи, за помощь. Теперь я сам. Мы ещё повоюем.

Крестьяне помогли Клемешеву отвязать лошадь, подозрительно пофыркивающую от непривычного внимания, и постепенно разошлись.

На обратном пути Пётр Панфилович решил заехать в село Кубовая. Старинное село в двести восемь дворов считалось одним из крупнейших на ближайшие вёрсты. Жители села испокон занимались заготовкой берёзовых дров и складывали их аршинными кубами для продажи, поэтому и название закрепилось: Кубовая. Там располагался исполком Сельского Совета прилегающих поселений и деревень. Дорогу он знал, потому что часто проезжал мимо коммуны в прошлые годы. Поэтому, погнав лошадь в сторону села, быстро доехал до околицы Кубовой. Увидев издалека на крыше невысокого здания красный флаг, указывающий на присутствие администрации, направился к крыльцу. Возле двери висела табличка, на которой химическим карандашом была выведена надпись: «Исполком и Совет бедноты Кубовинского сельского района». Войдя в здание, Клемешев толкнул дверь кабинета с надписью «Председатель». Представившись, он стал расспрашивать об итогах борьбы с кулацкими элементами. Председатель сначала замялся, потом вытащил журнал регистрации недоимок и уверенно заявил, что все единоличные хозяйства выполнили план по налогам.

– И вообще, какие претензии, товарищ Клемешев, к работе сельсовета? – председатель набычился.

– Я вижу: вы здесь недостаточно прорабатываете директивы крайкома ВКП (б)! – вскипел Пётр.

– Ты мне не шей антисоветскую пропаганду. Всё, что нужно, я выполняю, и переставлять ноги мне не надо. А последние директивы я не только прорабатываю, но и чётко выполняю!

– Не вижу выполнения! Местные богатеи живут вольготно! Как и прежде эксплуатируют чужой труд!

– Где ты видишь богатеев?! – сорвался председатель.

– А Пётр Ваганов, Игнат Терентьев, Тарас Сизов?

– Они полностью расплатились с государством, хотя и единоличники. И богатеями их можно назвать с натяжкой.

– У меня другие сведения. Все трое – злостные эксплуататоры, не выполняют «твёрдое задание». Вот документы на Ваганова и Терентьева, переданные мне в Барлакском райисполкоме.

Клемешев порылся в портфеле и протянул бумаги. Это были заявления, написанные на одинаковых листах, вырванных из тетради:

В Барлакский райисполком

от гражданина Кубовинского сельсовета

Деревнина Василия Дмитриевича

ЗАЯВЛЕНИЕ

Деревнин, живя на селе Кубовая в суседству зная хорошо, что Ваганов Пётр Савельевич експлотирует батраков.

В 25/26 году жил у него целый год Деревнин Павел Степанович, которого тот действительно экплотировал.

В 26/27 году жил ещё Михаил Бочко, Лыкова заимка; Афоня забыл как его знаю, которого действительно эксплотировал и в 27/28 году жил у него Просвирин Алексей с посёлка Покровка и так многие работали у него.