Когда помогать было некому, Гарик присаживался у окна и долго мог смотреть в него. Казалось, человек без изъянов. Но всё же случались моменты, когда он выходил из себя. Мог из-за пустяка вспылить. Иногда вообще нельзя было понять, почему он завёлся. Глаза приобретали нехороший блеск, увеличивались в размере. Но это быстро проходило. И привыкшие к его этим причудам сонесчастники просто научились не обращать на эти неприятности внимания. Да и сам он мгновенно остывал и словно сразу же забывал о том, что было пять минут назад.

Гарик очень внимательно относился к художествам Игрока, словно бы в его каракулях видел именно то, что хотел Игрок изобразить. Иногда даже подсказывал.

– Это что у тебя за прямоугольник здесь?

Я подходил, смотрел, но прямоугольника не видел, видел переплетение дуг, ломаных, отрезков, прямых.

– А, это стол! Стол в гостиной, мы здесь частенько играли с приятелями в карты.

– Карты? Но это все уже в прошлом! Сделай из него теннисный стол. Хотя теннис в гостиной, как-то не того. Тогда хотя бы бильярдный стол.

– Ты думаешь, стоит?

– Конечно!

Игрок добавлял парочку крохотных отрезков.

Обращал свой взгляд на Гарика.

– Ну вот, – отвечал тот, – совсем другое дело.

Записки из… Нелыков.

Нелыков.

Вообще-то его настоящая фамилия Лыков. Но все его зовут Нелыков. Мол, лыка с ним не свяжешь.

Он постоянно спит. И весь день, и всю ночь. Хотя в этом я и сомневаюсь, что он точно спит. Днями он лежит на левом боку, носом к стенке. Неподвижно, словно и неживой. По ночам, я замечал, он мог спать и на спине, и на правом боку. Иногда громко храпел. Но это только по ночам. Днём спит тихо и только на левом боку. Мне кажется, он просто лежит с закрытыми глазами. И так все дни. Поднимается лишь на приём пищи и по неотложным делам, в туалет. А так как ест он очень мало, то и в туалет встает редко, дай бог раз в день.

Он очень редко моется, раз в месяц, только тогда, когда в пятницу, в помывочный день, дежурит санитар Витя.

Витя с ним не церемонится. За шкирку поднимает Нелыкова и тащит его под душ. И не отойдет от него, пока не удостоверится, что тот помылся. В эти же пятницы он и бреется за весь месяц. Природа не одарила его обилием растительности на лице. Щепоточка усов под носом да малюсенькое подобие хошиминовской бородки. Если бы я столько не брился, мне бы и с ножницами для стрижки овец не управиться.

До таких пятниц от Нелыкова плохо пахнет. К его углу мы не подходим. А он лежит, словно бы спит. И всё ему до лампочки.

История его проста. Жил, работал. Работал на заводе, стоял за фрезерным станком. Был на хорошем счету у начальства, его ценили. До тридцати пяти лет так и не обзавелся второй половиной. Жил со старенькой бабушкой, сильно её любил. Мать раньше умерла, от рака. Отец бросил их с матерью ещё в раннем его детстве.

Однажды Нелыков сильно застудился, видимо осложнение выбрало для своих когтей его голову, его мозг. Простуда прошла, но он с кровати уже не поднялся. Так и лежал на ней почти месяц, пока бабушка не вызвала врачей. Те недолго с ним мучились, отправили на кровать в это заведение.

Первое время пытались его поднять с кровати, но он игнорировал всех и вся. Кроме санитара Вити.

Наверное, здесь на нем поставили крест. Врач иногда присаживается во время обхода рядом с ним. Но он не реагирует ни на вопросы, ни на разговор, просто игнорирует любое посягательство на его покой. Ему приносят и ставят на его тумбочку какие-то таблетки, но они убираются санитаркой, нетронутые Нелыковым. Видимо эти таблетки, что-то дежурное из лекарств для больных, подобных ему. Не лечащие, а успокаивающие.