– Почему ты в этом так уверен?

– Я хорошо знал дедушку и, кажется, неплохо успел узнать учителя Куроду. Они бы не смогли долго быть даже в одной комнате, не то, что общаться. Дошло бы до драки.

Полицейский что-то пометил у себя в блокноте. Потом поднял глаза, улыбнулся и произнёс с деланной весёлостью:

– У меня всё. Если будут ещё вопросы, мы обязательно встретимся.

Разговор с полицейским оживил воспоминания, и по пути домой Кимитакэ никак не мог отделаться от мыслей про дедушку Садатаро.

В полицейском отчёте записали, что отставного губернатора убили неизвестные враги, подбросив письмо, отравленное ядом кураре. Но Кимитакэ знал, что всё было немного сложнее.

К тому же, именно дедушка пробудил в маленьком Кимитакэ интерес к каллиграфии.

Всегда в светлом кимоно, которое помнило лучшие времена, с ехидной улыбкой на морщинистом лице и в пенсне (которые, как он уверял, были подарком французского консула), он обитал в прохладной боковой комнате первого этажа. Остальной дом был вотчиной бабушки, тяжелой и непреклонной, как камень, и все слуги подчинялись ей, бесшумные и безвольные, как марионетки.

Даже после смерти бабушки слуги продолжали двигаться всё так безвольно. А дедушка так и не покинул привычной обители.

Там он спал на простом футоне, там лежали сундучки с какими-то бумагами (после его смерти и похорон они пропали неизвестно куда) и книги, раскиданные где придётся, а ещё там стояла огромная доска для игры в го и сёги с трещиной у основания. Когда к дедушке приходили посетители, они обычно сворачивали прямо к нему, и очень скоро из-за дверей начинал раздаваться стук камешков, скрипучий старческий смех, шелест разливаемого сакэ и возгласы “Кампай!”. Бабушка запрещала угощать незваных гостей, так что выпивку они приносили с собой.

Из того, что она говорила дедушке после каждого такого визита, Кимитакэ усвоил, что эти гости ― бывшие дедушкины соратники по какой-то партии Свободы. Что они предали его, разорили и выбросили прочь, как ненужную тряпку. И что дедушка Садатаро ― бесстыдник, лишённый даже крупицы чести и достоинства, раз продолжает принимать их у себя дома. И что если бы он был не безродный крестьянин, а самурай, то может быть и позволил бы этим негодяем войти, но запер бы двери и сжёг бы их вместе с домом в первый же вечер. А вместо этого он им улыбается и терпит.

– Они не смогли мне помочь,― оправдывался дедушка,― Так путь хотя бы повеселят. Пускай угадывают, что на душе у человека, который постоянно смеётся.

Нельзя сказать, что дедушка был невероятно учёным человеком. Большую часть своего образования он выцедил в светских беседах. Там не менее, он умел производить впечатление большого ума, а рассуждал так ловко, как если бы всю жизнь прозаседал в парламенте.

А отец, мать, сестра и младший брат жили в южнее, в домике поменьше. Кимиткэ бывал там редко и не запомнил ничего интересного.

Однажды, ещё до начала войны, к деду заявился самый настоящий католический кюре, в чёрной сутане и с отложным воротничком. Его сопровождали два японца в серых пальто.

Все трое удалились в комнату дедушки и принялись его убеждать.

Они разговаривали так громко, что забившийся в угол общей комнаты Кимитакэ услышал сквозь бумажные двери почти всё ― хотя мало что понял.

– Скажите, как вы относитесь к росту влияния христаинства во всём мире.

– Доходов это мне не приносит. Поэтому ― равнодушно.

– Но вы же не будете отрицать, что христианство очень сильно повлияло на европейскую науку.

– Ну я же не учёный, я бывший политик.

– Влияние христианства растёт и в политике. Ваш бывший покровитель, премьер-министр Хара Такаси был католиком.