– Куда мы идём?― спросил он, когда догнал девочку.

– К трамвайной остановке.

– Зачем?

– По домам поедем. Ты, похоже, не заметил, что твоё стояние под мостом уже потеряло всякий смысл. А сейчас по дороге ты мне всё расскажешь.

Кимитакэ ничего не оставалось, как продолжать нести свет просвещения.

– Всё дело в том,― говорил он, почти задыхаясь,― что мы до сих пор наследники культуры древнего Китая. А Небо не всегда говорило с древними китайцами, медиумы ― это вообще тема южных племён, вроде Сычуаня. Небо вместо разговоров дарило им внеземные письмена, посылало знаки. Слово «письменность» в китайском языке произносится как «вэнь» и это не только литература. Вэнь ― это узор звёздного неба, форма древесных листьев, зловещая игра пятен на боках хищного леопарда. Также есть человеческий вэнь, и это весь декорум культуры. Можно сказать, что есть небесные письмена ― это солнце, луна и звёзды, есть письмена земные – это пять гор и Четыре моря, и, наконец, есть человеческие письмена ― это и иероглифы, и ритуалы, но самое сложные ― это устройство городов и распорядок дворцового быта. Потому что города растут словно сами собой, а дворец должен управлять всей страной, не покидая своих границ. Поэтому в таких делах не обойтись без магии и без письменности. Так мы приходим к иероглифам.

– Это ты ловко заметил!

– Это не я заметил, а каллиграф Чжан Хуайгуань. Он жил во времена династии Тан.

– Да, может быть он это и заметил. Но ты ― заметил его. Это тоже что-то значит.

– На самом деле, самые базовые вещи,― пробормотал Кимитакэ и замолк, словно его накрыла смертная тень.

Они уже подошли к остановке. Трамвая пока не было ― в военное время они ходили редко.

Ёко развернулась к старшему мальчику, чуть не задев его голову краем зонтика и обдавая промозглыми каплями. Тот терпел с самурайской невозмутимостью. Он подумал, что сейчас она наконец-то отдаст ему блокнот и тетрадку ― но вместо этого она помахала той самой чёрной книжечкой.

– Я тебе успела сказать, что у меня здесь?

– Нет,― ответил Кимитакэ,― но думаю, что-то интересненькое.

– А ты тоже всем интересуешься?

– Всем, что имеет отношение к каллиграфии.

Внезапно подкатил трамвай, забитый серой пролетарской публикой. Пришлось забираться, орудуя плечами и зонтиками. Когда двери закрылись и трамвай пополз через тот самый мост, теснота стала такой, что не было, казалось, даже места, чтобы открыть ту самую чёрную книжечку.

– Ты не делаешь магической каллиграфии,― прошептала Ёко,― потому что боишься или потому что заказов просто нет?

– Я не делаю невозможного.

– У одного знакомого учителя музыки есть для тебя заказ.

– Ты и музыке учишься!..

– Я не сказала У МОЕГО. Я сказала У МОЕГО ЗНАКОМОГО учителя музыки. Ему надо кое-что написать.

– В провинции полно бедствующих каллиграфов.

– Но у меня нет их образцов,― напомнила девочка,― А твоих ― целый блокнот и тетрадка.

Кимитакэ уже готовился возразить ― но тут двери снова открылись. Ёко оттолкнула его в сторону и выкатилась прочь, в дождливую дымку.

А Кимитакэ потащило, дальше, домой, в район Ёцуя.

И всю дорогу не мог отделаться от вопроса: “А всё-таки, интересно, что она записывает в чёрную книжечку?”

…Вот так и вышло, что Кимитакэ и Ёко познакомились друг с другом ― чтобы пережить немало приключений и совершить немало подвигов.

Но они смогли взяться за дело только через месяц ― когда они познакомились с третьим героем этой таинственной истории.

Похоже, что знакомство с Ёко Атами сильно впечатлило юного каллиграфа. Не просто так уже на следующую ночь после их знакомства ему приснился такой интересный и неожиданный сон, что он с трудом проснулся, неохотно завтракал и чуть не опоздал в школу. Сон надо было записать, пока не забылся, так что Кимитакэ взял с собой дневник и царапал карандашом прямо в трамвае, так, что получился десяток страниц едва читаемой скорописи.