Но с нас им нынче… как с той паршивой овцы – разве шерсти клок.

Нынешние, тутошние женщины читают пакостные советы в журналах о том, как обольстить мужчину, – сами уже не умеют, разучились. Красота пошла на панель и ходит там с видом полного благополучия. А тот М, которого хотят заполучить Ж, – победоносная, самовлюблённая свинья, пожирающая землю, агрессор и самодур. Да, ненавижу. Убийцы. Предатели.

И вокруг – море слабых, тоскующих, заблудших, в которых пол-то едва шевелится. На жизнь бы сил наскрести, на бедную жизнёночку, а вы говорите – страсть, гроза, мир в свете молний! Ужас какой-то.

Да Господи ты Боже мой, разве я не люблю покой, чистоту, достаток, изящество быта, уют отлаженных отношений? Люблю. Никогда, в самой сильной любовной обиде, в самой несносной любовной тоске не прибегала я к средствам чёрной магии, а, отплакавшись, махала рукой – ай, ладно, в другой раз, может, что получится. Из моего большого круглого живота, похожего на пшеничный хлеб, вышли двое сыновей – стало быть, эти проклятые «все мужчины» – просто-напросто моя частица, фрагмент меня. И не выглядывает ли из-под страстной, трагической маски моей героини весёлый и любопытный глаз неунывающего Автора, которого явно забавляет всё то, что так ранит её?

Но – «если что знаешь, скажи». И я сказала, что знала: разгневана Богиня-Мать. Земля, над которой мы издеваемся, природа, которую мы оскверняем, любовь, которой мы боимся. Всю нашу игрушечную жизнь, весь наш жалкий кукольный театр может смести этим гневом – да откройте глаза-то! – уже сметает…

Примирение? Да чего же лучше, кабы мы, «все мужчины» и «все женщины», зажили в любви и мире. Только я не из тех, кто согласен на мир любой ценой. Я не отдам своё – любовь к высоте человеческого духа, мечту о России, поэзию, поиск истины, обожание природы, гордое личное время, выстраданную свободу – за снисходительное разрешение и мне «быть умной» и участвовать в мужских играх на правах «товарища специального устройства» (выражение Андрея Платонова). Я не хочу выпрашивать любовь, а хочу стать лучше, совершенней, выше, и всем то же советую. Я получила одиночество не как награду или наказание, а как естественную среду обитания, как благословенную келью. Я, ребята, взвесила ваш мир и нашла его довольно лёгким. И очень противным.

А потому – прочь, прочь отсюда, мой острый и насмешливый дух! Какое нам с тобой дело до этих мужчин и этих женщин? Мы ещё повоюем, мы увидим другое небо и другую землю, мы найдём людей моего племени, умеющих любить и ненавидеть, мечтать и петь, и умело хвалить сердитых богов, и выдумывать жизнь цвета солнца, и строить прекрасные города для благородной жизни… Моя бедная девочка Саша сошла с ума – вот дурочка. Ей просто надо было написать роман.

Хорошие люди и в изрядном количестве попадаются мне на глаза в общественном транспорте. Они прилично, без пестроты и претензий одеты, ведут себя сообразно нормам достойного поведения, но на их милых бледных лицах разлита тонкая и неизбывная печаль. Такое впечатление, что передо мной не бодрый электорат Валентины Ивановны, а верные почитатели Алисы Фрейндлих, ведь только этой актрисе было суждено сполна воплотить эту особенную, замешанную на стоицизме и благородстве, утончённую петербургскую печаль, особое страдание, возвышающее и омывающее душу до чистого звука.

Не всякое страдание ведь очищает. Страдание предателя, растолкавшего в остервенении запоздалого аппетита своих товарищей, дабы единолично занять выгодное местечко на помойке новой идеологии, не поможет его больной и грязной душе. Чистота достижима лишь от труда возвышения. Более двадцати лет назад в судьбе Алисы Фрейндлих произошёл драматический перелом – из её жизни ушёл и любимый театр, и любимый человек. Но за все эти годы никто не услышал от актрисы ни одного резкого, досадующего, негодующего слова о них. В бурном потоке лихих мемуарных откровений нынешних лет мы не найдём голоса Фрейндлих.