Когда члены августейшей Семьи вместе с фрейлиной вышли из спален, им зачитали смертный приговор. Ольга побледнела, сердце застучало быстро-быстро, голова сделалась удивительно ясной. Татьяна изменилась в лице, покачнулась. Старшая сестра поспешно прикрыла ее плечом. Юровский выпустил первую пулю, подавая пример другим. Латыши поддержали. Испуганные, Мария с Анастасией громко закричали. Приблизившись к великим княжнам, принялись стрелять в упор, в головы, решив: в корсетах зашиты бриллианты, оберегавшие от пуль. Обнявшиеся сестры дрогнули. Ольга еле слышно прошептала:

– Господи, прости их, не ведают, что творят…

Татьяна добавила безжизненными устами:

– Грядет жених! В руце Твои, Боже, предаю… – договорить не успела.

Их сплетенные нежные пальцы так и застыли в смертельном пожатии.

Картина из растерзанных, безжизненных тел устрашала. Но Юровский спокойно снимал с мертвецов драгоценности. Чье-то золотое кольцо едва блеснуло в кровавом месиве. Он разглядел, вытер носовым платком. Руки оттирать не стал, продолжая начатое. В ушах одного трупа пожаром полыхнули рубины, вырывая с мясом, насвистывал…»

Придавленные переживаниями, подруги под конец чтения не выдержали и разрыдались. Едва успокоившись, посмотрели на часы, удивились: полночь. Пожелав друг другу оставаться с Богом, расстались…

Молясь, как всегда перед сном, Тамара Александровна вдруг со слезами в голосе простонала: «Господи, прости нас – меня грешную и народ мой за содеянное злодеяние!».

Сразу уснуть не смогла. Встав с постели, подошла к столу, взяла бумагу, ручку, задумалась. Из наболевшего сердца полились надрывные горькие строчки:

«Россия после революции 1917 года.

Цареубийцы мы, Цареубийцы.

Помазанника Божьего убили.

Отступники, безверы, кровопийцы.

Нас бесы на безумья вдохновили.

И кровушкой народною кормились,

В вертеп большой Россию превратили.

На святость и духовность ополчились.

Всё уничтожив, рученьки отмыли…

И застонала Русь в безверье, страшно.

Творить дела безбожные мы стали.

За Православье не легли отважно.

Самим себе мы в душу наплевали…

О, Господи, пошли нам разуменье

И слезы покаянья и печали,

И отведи неверье и сомненье,

Чтоб до конца в безбожьи не пропали!».

Вот теперь-то она знала, о чем сможет поведать людям, с Божьей помощью…

В один из душных летних вечеров они пили чай на веранде загородного дома, раскинувшись в плетеных креслах. Павел Степанович, приехавший вчера в гости к Тамаре Александровне, был оживлен и немного взволнован. Тень от деревьев плотной густой синью падала на лица. Тишину разнообразило жужжание мух, оводов и неугомонных стрекоз. Пахло ромашкой, мятой, чабрецом и еще чем-то сладким и пряным. Несмотря на жару, Тамара Александровна накинула на плечи легкий плед. Оба они пребывали как бы на необитаемом острове. А сад шелестел своей особенной жизнью: что-то там пело, стрекотало, потрескивало. Казалось, воздух заискрился, подсох и, загустев, словно свежий мед в сотах, предлагает выпить себя и всю янтарность юного лета.

Дом, рубленный и крепко сбитый, пахнет усталостью, воспоминаниями. В комнатах прохладно, лениво и просто. На широком столе, примостившись в конце веранды, пыхтит самовар. Веселый пар, идущий из него, смешивается с вечерним дрожанием воздуха. Все находится в томлении и покое. Медленно тянется разговор:

– Любезный Павел Степанович, так Вы вновь в Северную Пальмиру?

– Да-да. Нынче еду на семинар по древнегреческому искусству.

– Это интересно?

– Безусловно. Думаю, Вы были в Эрмитаже? Я частенько принимал участие в раскопках в Керчи, Анапе, Херсоне. Поражали завершенность абриса и динамика линий на вазах чернофигурного и краснофигурного стиля. Вы не представляете, как это восхитительно!…