их особенной островной сплоченности, но и ставит эту сплоченность под очевидное подозрение властей, можно рассматривать в качестве еще одной (скорее историко-спортивной) ссылки на статус футбола, в ГДР подлежавшего назойливому контролю со стороны государства. Так, значение турнира объяснялось бы в этом случае не только подрывным потенциалом островного общества на Хиддензе, выдуманного Крузо, но и тем, что связанные с футболом области в ГДР могли служить также своеобразными нишами, что сцена футбольных болельщиков находилась под тщательным надзором со стороны государства. Впрочем, в фикциональном пространстве романа «Крузо» след исторического, ретроспективного пересказа действительности не имеет решающего значения. Явно большее значение получает здесь функция футбола служить средством объединения (как то наблюдалось в романах для юношества) и располагать таким потенциалом идентификации, который позволяет возникнуть некоей общности или укрепляет связи в рамках некоей общности, так сказать, в ходе игры. Главное значение футбольных сцен в «Крузо» проясняется еще и при помощи некоей связи, возможно, иллюстрирующей происхождение текста. Ибо в сборнике рассказов Зайлера «Римский сезон» (2016, Die römische Saison), опубликованном уже после романа, весьма подробно говорится о футбольных занятиях сына (рассказчика) Виктора, который во время пребывания его отца на вилле Массимо играл за один римский футбольный клуб – «Футбол-клуб». Футбол из окружения переносится, наряду с литературным трудом на вилле Массимо, на передний план, способствует этому труду и ведет его к благополучному завершению. Заканчивается «Римский сезон» отчетом об игре:

По-прежнему холодно этим ноябрьским утром, однако настрой трибун исключительно хорош. Выход игроков и аплодисменты. Обе команды выстраиваются в длинный ряд и машут трибуне, потом в другую сторону, где никого нет – снова аплодисменты. Через двадцать минут 1:0 в пользу «Футбол-клуба», штрафной, во время которого вратарь «Гвардии ди финанца» выглядит не так хорошо, как его трико. «Дай-дай-дай! Вай-вай-вай!» – несется с ярусов. Виктора атакуют, он летит через штрафную площадку. Теперь на ярусах словно с цепи сорвались: «Забудь, забудь! Сейчас, сейчас! Ну, ну! Наши, наши! Давай, давай! Мамма миа!» На счастье, никто не ревет – «Ублюдок!» На Олимпийском стадионе это любимое у римлян словечко слышалось почти беспрерывно. В итоге – 4:0 и «Bravi ragazzi»[86].

В раздевалке каждый получает от Фабрицио (тренера. – Шт. К.) свою порцию пирожного – иного, чем объявлено. Под конец побеждает справедливость.

Это же только игра[87].

Дополнением к основополагающей общепонятности футбола и его правил в беллетристике часто служит масштаб, превышение среднего, перст божий в отношении некоторых игроков какой-то команды, лиги или какого-то (международного) турнира, да и в истории футбола вообще. Их статус отвечает уровню их собственных – не принимая на этот раз во внимание каких-то особых спортивных успехов – достижений, часто уровню cultural icon[88], под знаменем которого особенно любят собираться фанаты «их» команд и которые окружены почитанием, культом и – реже – представлены в литературе. Иконический статус футбола или футболиста отличает при этом способ (отсылки), при помощи которого некая общность (болельщики команды, эксперты на телевидении или в спортивной прессе, зрители какого-то турнира) обращается к игроку, уже ставшему героем этой отсылки. Это может простираться, как на примере Диего Армандо Марадонны (род. 1960) показал тот же Гебауэр