– Несомненно.
– Вы не должны считать себя ответственным за дела, на результаты которых вы никак не могли повлиять.
– Но я хочу быть ответственным.
– А вы понимаете, почему это так? – с обидной небрежностью спрашивает он. – Я имею в виду, почему вы так стремитесь считать себя ответственным за все неправильное?
– Дерьмо, Зигфрид, – с отвращением бросаю я. – Твои цепи опять замкнуло. Все обстоит совсем не так. А вот как… Когда я сижу на пиру жизни, Зигфрид, я занят мыслями о том, как оплатить чек, размышляю, что подумают обо мне люди, озабочен тем, хватит ли мне денег, чтобы расплатиться. Я так занят всем этим, что забываю на пиру поесть.
– Я бы не советовал вам пускаться в такие литературные отвлечения, Боб, – мягко произносит он.
– Прости, – устало извиняюсь я, хотя не чувствую себя виноватым. Зигфрид просто сводит меня с ума.
– Но если использовать ваш образ, Боб, почему вы не слушаете, что думают другие? Может, они говорят о вас что-нибудь хорошее, важное.
Я едва сдерживаю стремление порвать ремни, пнуть его улыбающийся манекен в лицо и уйти отсюда навсегда. Зигфрид спокойно ждет, а во мне все кипит. Наконец я выпаливаю:
– Слушать их? Зигфрид, ты старая спятившая жестянка! Я только и делаю, что слушаю их. Я мечтаю услышать от них, что они любят меня. Я даже хочу, чтобы они сказали, что ненавидят меня. Все что угодно, лишь бы говорили со мной обо мне – от самого сердца. Я так напряженно прислушиваюсь, что даже не слышу, когда кто-нибудь просит меня передать соль.
Очередная пауза, и я чувствую, что сейчас взорвусь. Потом он восхищенно произносит:
– Вы прекрасно выражаете свои мысли, Робби. Но что я на самом…
– Прекрати, Зигфрид! – реву я, рассердившись уже по-настоящему. Я отбрасываю ремни и сажусь. – И перестань называть меня Робби! Ты так обращаешься ко мне, когда тебе кажется, что я веду себя по-детски! Но я давно не ребенок!
– Это не совсем вер…
– Сказал, прекрати! – Я вскакиваю с кушетки и хватаю свою сумку. Затем достаю из нее листок, тот самый, который дала мне С.Я. после выпивки и постели, и потрясаю им над головой. – Зигфрид! Я достаточно от тебя натерпелся. Теперь моя очередь!
18
Мы вынырнули в нормальное пространство и почувствовали, как включились двигатели шлюпки. Корабль развернулся, по диагонали экрана проплыли Врата – грушевидный кусок угля с синеватым блеском. Мы вчетвером сидели и почти час ждали, пока не раздался удар, означающий, что мы в доке.
Клара вздохнула. Мохамад медленно начал отстегивать свой гамак. Дред с отсутствующим видом смотрел в иллюминатор, хотя там видны были только Сириус и Орион. Мне пришло в голову, что для встречающих мы представим собой ужасное зрелище, способное надолго отпугнуть новичков, какими когда-то были и мы. Я слегка коснулся носа. Было очень больно, а главное, смердило, как из бочки. Воняло внутри носа, и я испугался, что никогда не смогу избавиться от этой вони.
Мы слышали, как открыли люк, появилась причальная команда и послышались удивленные голоса на разных языках. Они увидели Сэма Кахане там, куда мы его поместили, в шлюпке.
– Можно идти, – сказала мне Клара и двинулась к люку, который теперь снова находился сверху.
Один из военных с крейсера сунул голову в люк корабля и удивленно проговорил:
– О, вы все живы. А мы думали… – Потом он присмотрелся внимательнее и замолчал на полуслове.
Рейс был тяжелый, особенно плохо нам пришлось последние две недели. Мы один за другим протиснулись мимо Сэма Кахане, который по-прежнему висел в гамаке в импровизированной смирительной рубашке, сделанной Дредом из космического скафандра. Сэм покоился там, утопая в собственных экскрементах и крови, и глядел на нас спокойными безумными глазами. Двое из команды принялись развязывать его, собираясь поднять из шлюпки. Сэм воспринял это совершенно спокойно, ничего не сказал, и это было настоящим благословением.