– Не нужно, – сказал я. Накануне я просидел три часа рядом с ней, она вначале выиграла десять тысяч, потом проиграла двадцать. – У меня есть лучшая идея. Давай запишемся на вылет.

Она повернулась ко мне так быстро, что даже немного всплыла над кроватью.

– Что?

– Запишемся на вылет.

Она закрыла глаза и, не открывая их, спросила:

– Когда?

– Рейс 29–40. Пятиместный, и хороший экипаж – Сэм Кахане и его приятели. Они выписались, и им нужно два человека.

Она кончиками пальцев погладила веки, потом открыла глаза и посмотрела на меня.

– Что ж, Боб, – сказала она, – интересное предложение.

На стенах из металла хичи были занавеси, которые уменьшали свечение, и я их задернул на ночь, но даже в полутьме я видел, как она выглядит. Испуганно. Но она ответила:

– Они неплохие парни. Как ты с парнями?

– Оставлю их в покое, и они оставят меня. Особенно если у меня будешь ты.

– Гм, – сказала она, потом вползла на меня, обняла и уткнулась лицом мне в шею. – Почему бы и нет? – сказала она так негромко, что я не был уверен, что услышал верно.

И тут меня охватил страх. Всегда сохранялась возможность, что она скажет «нет». И я был бы снят с крючка. Весь дрожа, я услышал свои слова:

– Значит, записываемся утром?

– Нет. – Она покачала головой. Голос ее звучал приглушенно. Я чувствовал, что она тоже дрожит. – Звони сейчас, Боб. Запишемся немедленно. Прежде чем передумаем.

На следующее утро я ушел с работы, упаковал свои пожитки в чемоданы и отдал на сохранение Шики. Тот смотрел на меня печально. Клара оставила свои занятия и уволила прислугу – та очень встревожилась, – но не побеспокоилась паковаться. У Клары оставалось немало денег. Она заплатила за свои две комнаты и оставила все в них, как обычно.

Конечно, у нас была прощальная вечеринка. Не помню ни одного человека из тех, кто там был.

И вот, кажется, совершенно неожиданно, мы втискиваемся в шлюпку, спускаемся в капсулу, пока Сэм Кахане методично проверяет имущество. Мы закрылись и начали автоматический отсчет.

Потом толчок и падение, ощущения плавания. Двигатели включились, и мы были в полете.

– Доброе утро, Боб, – приветствует меня Зигфрид, и я останавливаюсь на пороге кабинета, подсознательно чем-то обеспокоенный.

– В чем дело?

– Ни в чем, Боб. Входите.

– Ты тут все изменил, – осуждающе произношу я.

– Верно, Робби. Вам нравится, как теперь выглядит кабинет?

Я долго и внимательно изучаю его. Толстый мат с пола исчез, как и абстрактные картины, которые украшали стены кабинета. Их место заняли серии голографических космических сцен, гор и моря. Самое странное во всем этом – сам Зигфрид. Он говорит со мной через манекен, сидящий в углу комнаты с карандашом в руке. Причем манекен смотрит на меня сквозь темные очки.

– Ты тут все перевернул, – говорю я. – Зачем?

Голос его звучит так, будто он благосклонно улыбается, хотя выражение лица манекена не меняется.

– Я решил, что вам понравится некоторое разнообразие, Боб.

Я делаю несколько шагов в глубину комнаты и снова останавливаюсь.

– Ты убрал мат!

– Он больше не нужен, Боб. Видите, новая кушетка? Весьма традиционная, не правда ли?

– Гм.

Зигфрид начинает улещать меня:

– Почему бы вам не лечь на нее? Попробуйте, как она вам.

– Гм. – Но я осторожно вытягиваюсь на кушетке. Чувствую я себя необычно, и мне это не нравится, может, потому, что эта комната для меня представляет нечто очень серьезное и изменения в ней заставляют меня нервничать. – На матраце были ремни, – жалуюсь я.

– У кушетки они тоже есть, Боб. Можете достать их с боков. Потрогайте… вот так. Разве это не лучше?

– Нет.

– Мне кажется, – негромко говорит он, – вы должны позволить мне решать, нужны ли какие-нибудь изменения в терапевтических методах, Роб.