Достигнув поселения, Работная дорога превращалась в главную улицу. Здесь были сосредоточены все нехитрые развлечения, доступные свободным обитателям Макушки: питейное заведение Булы, несколько игорных лачуг и борделей. Улица упиралась в Крысиную площадь, в центре которой высилась «Крепость Саварка» – шестиугольная трехэтажная башня, сложенная все из того же известняка. Каторжников, за исключением Бенета, внутрь не допускали.

Макушка. Двенадцать тысяч узников, три сотни караульных. А еще – бордельные шлюхи, обслуга заведения Булы и игорных лачуг, обслуга местного малазанского гарнизона, их жены и дети. В Макушке нашли себе пристанище и торговцы. По выходным дням Крысиная площадь на несколько часов превращалась в рыночную, и торговцы, как могли, заманивали к себе покупателей, соперничая друг с другом. Еще один слой населения Макушки составляли изгои и оборванцы всех мастей, которые предпочли эту дыру трущобам Досин Пали.

– Жаркое, наверное, уже остыло, – проворчал Бенет, когда они подходили к заведению Булы.

Фелисина отерла вспотевший лоб.

– Это даже хорошо. Не могу есть ничего горячего.

– Ты пока не привыкла к здешней жаре. Через пару месяцев тебе тоже будет зябко по вечерам.

– Сейчас еще все стены пышут жаром. Вот в полночь и ранним утром мне бывает по-настоящему холодно.

– Перебирайся ко мне. Я не дам тебе замерзнуть.

Фелисина почувствовала: Бенет опять впадает в мрачное расположение духа. Такие перемены в настроении случались у него внезапно, без всяких причин. Она молчала, надеясь, что Бенету станет не до нее.

– Крепко подумай, прежде чем отказываться, – добавил «король» Макушки.

– Була звала меня к себе в постель, – сказала Фелисина. – Хочешь посмотреть на нас? А можно и втроем.

– Она тебе в матери годится, – сердито бросил Бенет.

«Да и ты мне в отцы годишься», – подумала Фелисина.

На этот раз Бенет не поддался дурному настроению. Дыхание его стало ровнее.

– Чем тебе не нравится Була? Такая пышечка, мягкая и теплая. Подумай, Бенет.

Он обязательно задумается над ее словами и, скорее всего, останется у Булы. Фелисина это знала.

«Теперь можно не бояться, что он потащит меня к себе. По крайней мере сегодня. Геборий ошибается. Здесь бессмысленно думать о завтрашнем дне. Здесь живешь от часа к часу. Ты должна выжить, Фелисина, чего бы это ни стоило. Дожить до мгновения, когда окажешься лицом к лицу с Таворой, и тебе будет мало океана крови, который выльется из жил твоей сестры. Ты должна дождаться этого мгновения, Фелисина. А потому выживай. Час за часом. День за днем…»

Рука Бенета была потной. Он уже предвкушал ночь с Булой.

«Однажды мы снова встретимся с тобой, сестра».

Геборий не спал. Укутавшись в одеяло, он скрючился возле очага. Он следил глазами за вошедшей Фелисиной. Она заперла дверь лачуги и набросила на плечи грубое покрывало из овечьей шкуры.

– Похоже, тебе все больше нравится такая жизнь. Или я ошибаюсь, Фелисина? – спросил историк.

– А ты еще не устал судить чужую жизнь, Геборий?

Она сняла с крюка винный бурдюк и стала рыться в мисках, сделанных из половинок тыквы. Все они были грязными.

– Бодэн все еще гуляет. Ему ты тоже будешь читать назидания, когда вернется? Бесполезное это занятие, Геборий. Бодэна нельзя попросить даже о такой мелочи, как вымыть миски.

Отыскав миску почище, Фелисина плеснула туда вина.

– Это иссушает тебя, – сказал Геборий, пропуская ее колкости мимо ушей. – Ночь за ночью. Тебя надолго не хватит.

– У меня уже был отец. Второго мне не надо, – огрызнулась Фелисина.

Геборий вздохнул.

– Клобук накрой твою сестру! – пробормотал он. – Погубить тебя – это слишком просто. Ей захотелось издевательств поизощреннее – чтобы изнеженная четырнадцатилетняя девчонка превратилась в общедоступную шлюху. Если Фенир услышит мои молитвы, Тавору ждет страшная участь.