– Пыл, пожалуй, остался прежним. А вот что касается безрассудства, – вздохнул Дюкр, – храбрости во мне поуменьшилось. Теперь, отправляясь наблюдать за сражением, я надеваю доспехи, беру меч и щит. И телохранителей тоже. Да и от гущи событий стараюсь держаться на расстоянии лиги.

– Вижу, годы научили тебя уму-разуму, – сказал Балт.

– В чем-то – да, а в чем-то – не совсем, – растягивая слова, ответил историк и обернулся к Кольтену. – Безрассудство тоже осталось, посему я рискнул бы дать господину наместнику кое-какие советы.

Кольтен скользнул глазами по Маллику Релю.

– И ты боишься, что они могут мне не понравиться. Возможно, выслушав их, я велю Балту докончить начатое и лишить тебя жизни. Слушая тебя, я начинаю понимать, что творится в Арене.

– Я мало что знаю о тамошних событиях, – сказал Дюкр, ощущая, как вся его спина взмокла от пота. – Наверное, даже меньше, чем вы, господин наместник.

Лицо Кольтена оставалось непроницаемым. Его немигающий взгляд напомнил Дюкру змею, приготовившуюся к броску.

– Позвольте вопрос, – не выдержал Маллик Рель. – Наше совещание уже началось?

– Нет еще, – бесстрастно ответил Кольтен. – Мы ждем моего колдуна.

Услышав эти слова, бывший жрец Мэля шумно втянул в себя воздух. Кульп шагнул ближе.

У Дюкра пересохло в горле, но любопытство пересилило в нем страх.

– Насколько я помню, в первый же год правления императрица постаралась, образно говоря… извести виканских колдунов под корень. Разве не так? Разве не было многочисленных казней? Я хорошо помню, как в те дни выглядели внешние стены Анты…

– Наши колдуны умирали не сразу, – ответил ему Балт. – Они висели на железных крюках, сохраняя жизнь, пока вороны не забирали их души. Мы тогда намеренно привели к городским стенам своих детей, чтобы те видели, как по приказу коротковолосой женщины обрывается жизнь наших племенных старейшин. Такие воспоминания оставляют шрамы на памяти, и уже никакая ложь не вытравит правду.

– Однако теперь вы служите императрице, – напомнил Дюкр, глядя Кольтену в глаза.

– Коротковолосая женщина ничего не знает о виканской магии, – продолжал Балт. – Вороны забрали души наших сильнейших колдунов и воротились к нам. Они ждали, когда у нас родятся дети, чтобы передать им силу и мудрость.

Дюкр не заметил, как открылась боковая дверь и в помещение вошел высокий кривоногий человек, лицо которого скрывал знакомый историку капюшон. Едва войдя, человек откинул капюшон… Дюкр не верил своим глазам: перед ним стоял долговязый мальчишка, которому было от силы лет десять. Темные глаза спокойно глядели на историка.

– Сормо Энат, – представил мальчишку Кольтен.

– Когда Сормо Эната казнили в Анте, он был стариком, – резко возразил Кульп. – Среди виканских колдунов он считался самым могущественным. Императрица убедилась в этом воочию. Сормо Энат умирал целых одиннадцать дней. Я еще могу поверить, что вы назвали этого мальчика в его честь. Но уверять, будто перед нами – Сормо Энат…

– Да, он умирал одиннадцать дней, – рявкнул Балт. – И ни одна ворона не смогла целиком вместить его душу. Каждый день прилетала другая. Одиннадцать дней, одиннадцать ворон. Такова была магическая сила Сормо, и потому чернокрылые духи оказали ему особое почтение. Одиннадцать их было. Не простое это число.

– Древняя магия, – прошептал Маллик Рель. – В старинных свитках есть туманные намеки на это. Значит, мальчика зовут Сормо Энат. Неужели он и впрямь – воплощение казненного колдуна?

– У ривийских племен, которые живут на Генабакисе, есть схожие верования, – сказал Дюкр. – Они считают, что новорожденный ребенок может стать вместилищем души, которая еще не успела войти во врата Клобука.