В конце прошлого тысячелетия я взялся читать курс социобиологии на социологическом факультете Санкт-Петербургского университета. Когда программа утверждалась на ученом совете, меня поразило противодействие со стороны университетских преподавателей старшего поколения. «Человек, – заявили они, – существо социальное, а отнюдь не биологическое!»

«Неужели, – отвечал я, – человек может жить духовной пищей, и при этом не дышать, не пить, не есть, не справлять биологических потребностей, не размножаться и не гнить в земле после смерти?»

Курс лекций все-таки удалось прочитать. Большинство студентов признало, что он был одним из самых интересных среди всего, читаемого на скучноватом факультете Петербургского университета. Однако вскоре меня с этим курсом попросили прочь.

Не испытывая ни малейшей обиды, я постоянно задумывался – почему любая попытка связать биологическую и социальную ипостась человека всегда натыкалась на противодействие?

В коммунистические времена в нашей стране вершились воистину великие стройки, на которых почему-то полностью игнорировали биологические функции строителей – юных и подчас весьма достойных представителей комсомольского племени, которым был не чужд энтузиазм и трудовой героизм. Было неприлично говорить и думать о необходимости обеспечить великие стройки нужным количеством туалетов или о предоставлении комсомолкам нормальной возможности следить за личной гигиеной, о завозе в аптеки должного числа презервативов. «Человек, – как говаривали вульгарные марксисты, – существо социальное, а не биологическое».

В конце перестройки думающая Россия с упоением читала книги американского историка русского происхождения Григория Климова. В основе его трудов – попытка проанализировать историю через призму психологии и сексуальных особенностей власть имущих. Многие людские трагедии, по его мнению, результат биологической патологии вождей. Интересная мысль натыкалась на повсеместное противодействие. Созданные в годы холодной войны произведения Климова одновременно запретили в СССР и США. В СССР – потому что они якобы антисоветские и просионистские. В США – потому что они якобы просоветские и антисемитские. Но не могут же эти недостатки присутствовать одновременно!

Почему советские и антисоветские социологи так свято убеждены, что человек не биологическое, а социальное существо?

Помню, на международной конференции я делал доклад по вопросам эволюционного учения. После ко мне подошел священник и, используя отнюдь не христианскую терминологию, высказал гневный протест по поводу идей эволюции и возможности происхождения человека от обезьяны. «Человек, – яростно говорил священнослужитель, – произошел от Бога!» Я с уважением отношусь к церкви и прекрасно понимаю слабые стороны эволюционного учения. Однако меня удивил сам факт, что на рубеже 3-го тысячелетия научная полемика может вестись столь же грубо и догматично, как во времена Дарвина.

Почему казалось бы чисто научные вопросы приобретают идеологическое звучание?

Первым, кто поместил человека в единую систему со всем животным миром, был великий шведский естествоиспытатель Карл Линней.

В 1734 году он создал систему живой природы, где нашел человеку место в отряде приматов, рядом с обезьянами. Это вызвало недовольство многих современников, особенно в церковных кругах.

Следующий шаг в понимании единства человека и животных сделал в 1809 году французский ученый Жан Ламарк. Именно он научно обосновал идею эволюции и происхождения человека от обезьяны. Ученый писал: «Человек, в силу чрезмерного превосходства своего разума, занимает исключительное положение. Его можно рассматривать как тип того высшего совершенства, которого могла достигнуть природа: поэтому, чем ближе стоит животная организация к организации человека, тем она совершеннее… Нет ничего невозможного, что одна из самых совершенных пород четвероруких приобрела господство, подверглась преобразованию в своей организации и обогатилась новыми способностями… Особи господствующей породы, заняв все удобные для них места и приобретая все новые и новые потребности, по мере того как образуемые ими сообщества становились все многочисленнее, должны были увеличивать свои представления и, следовательно, возыметь потребность в передаче их другим себе подобным. Отсюда необходимость увеличить и разнообразить в достаточной мере самые знаки, предназначенные для передачи мыслей. Отсюда происхождение удивительной способности речи у этой особенной расы». (Ж. Б. Ламарк, Философия зоологии. М.: Биомедгиз, 1935, с. 274, 278).