Несомненно, вопрос о независимом друг от друга формировании миросозерцаний Ницше и Леонтьева^>16 определяется понятием алиби. В работах Леонтьева ни разу не встречается имя создателя «Генеалогии морили», как, например, фамилии Шопенгауэра или Э.фон Гартмана (которого Ницше и Леонтьев терпеть не могли). То же самое можно сказать и о книгах Ницше, где совсем не упоминается автор «Востока, России и славянства».

Оба шли нехоженными тропами, зная, что их литературная деятельность преждевременна. Отсюда «лазурное одиночество» Ницше. «Мне надоело быть гласом вопиющего в пустыне», ‒ срывалось у Леонтьева^>17.

Не ясно, однако, почему Леонтьев все же ничего не ведал о «душе самой мудрой, которую потихоньку приглашало к себе безумие»: В. Соловьев и Л. Толстой (с ними Леонтьев поддерживал просторные контакты на уровне личных встреч и публицистической полемики) печатно поносили декадентские каденции Ницше. В «Оправдании добра» (вышедшем при жизни Леонтьева) В. Соловьев дал «радостной науке» Ницше негативно поверхностную характеристику, что, кстати, не осталось незамеченным для Н. Бердяева.

В. Соловьев как-то сознался, что находит Константина Леонтьева «умнее Данилевского, оригинальнее Герцена и лично религиознее Достоевского»^>18. Употребив гегелевский фразеологизм, он сделал вывод: «Леонтьев представляет необходимый момент в истории русского самопознания.^>19

В 1922 г. журнал «Печать и революция» (№2) обмолвился о духовном родстве Герцена и Леонтьева. В наши дни в Герцене обнаруживают нечто имманентное С.Кьеркегору^>20.

Идеалом Кьеркегора был «рыцарь веры Авраам», праотец, к которому люди приближаются «со священным ужасом». Библейский патриарх занес нож над своим чадом, чтобы принести его в жертву, когда этого захотел Бог.

Леонтьев с восторгом говорил, как один из современных ему старообрядцев зарезал сына, ссылаясь на веление Господне. (Позднее эту историю пересказал ученик Леонтьева В.В. Розанов).

Ницше импонировали «философские крохи» Кьеркегора.

Но Кьеркегор старался верить в Бога.

А Ницше?

Обычно хватаются за принадлежащий ему надоедливый трюизм «Бог умер».

Как будто есть на земле хоть один христианин, который с этим не согласен. Бог, действительно, умер. Но и воскрес! В третий день по Писанию.

Выражением «Бог умер» Ницше констатировал лишь первый акт Голгофской драмы.

«Существование Бога, бессмертие, авторитет Библии, боговдохновленность и прочее – все это навсегда останется проблемами. Я сделал попытку все отрицать; о, ниспровергать легко, но создать!…»

«Сила привычки, стремление к возвышенному, разрыв со всеми существующим, распадение всех форм общества, боязнь не сбито ли человечество с дороги и призраком уже два тысячелетия, ощущение в себе смелости и отваги: все ведет продолжительную, нескончаемую, неуверенную борьбу, пока, наконец, болезненные опыты, печальные истории снова возвратят наше сердце к старой детской вере», ‒ размышлял Ницше в 18-летнем возрасте.

Поставив вопрос о смысле бытия, он считает, что жизнь имеет оправдание только как эстетический феномен. Это резюме вытекает из попытки преодолеть нигилизм, подмеченный им и Леонтьевым не только в европейской, но и в мировой истории.

Поклонник Диониса видит истоки западного нигилизма в христианстве, которое разделив мир на «истинный» и «ложный», тем самым внесло диссонанс в целостное мироощущение индивида, и в том, что прежние духовные ценности (вера в Провидение, например) перестали работать, доставлять радость усталому европейцу^>21.

«Все болит у древа жизни людской», ‒ вздыхал Леонтьев. Он сомневался в силе человеческого разума, подверженного роковым и неисправимым самообольщениям. «Нельзя отвергать бытие Божие рациональным путем; нельзя научными приемами доказать, что Бога нет».