Младший княжич остановился, глядя прямо в глаза бывшему дружинному. Шляпко непонимающе улыбался, не чувствуя опасности. Да и тяжко было углядеть в мощном и заметно возмужавшем Тверд того тощего паренька, которого оказалось так легко пырнуть мечом в спину.

– Тебе чего? – хмельно икнул Шляпко, чуть покачнувшись.

– Убивать тебя буду, – безлико отозвался Твердомир.

– Чем? – гоготнул бывший дружинный.

– Руками, – прилетело холодное слово, и Шляпко изумлённо покосился туда, откуда раздался звук. Когда наткнулся взглядом на Богдана, в ожидании остановившегося между ближайших сосен и равнодушно взирающего на происходящее – тотчас перестал скалиться. На лице мелькнула тень осознания. Испуг, недоумение. Шляпко безотчётно отступил назад: – Э-э-э, мужики, – выставил ладони. – Т-Т-Тверд?.. – Мертвецки побледнел. Узнавание давалось с трудом и скрипом. – Княжич?.. Выжил значит? – спиной наткнулся на ствол дерева, и так вытянулся по нему, словно ища укрытия, желал с ним слиться.

Твердомир подошел впритык, чуть навис, ровно вглядываясь в водянисто-голубые глаза бывшего дружинника. Опустившегося, вонючего, грязного, растрёпанного, неумытого. Шляпко и без того по дереву размазывался, а теперь и подавно дёрнулся, предвидя жуткий конец, но младший княжич с равнодушием сомкнул пальцы на его шее, перекрывая доступ воздуха. Надавил, к земле пригибая. Мужик сопротивлялся, шлёпал по крепким рукам, вцепившимся мёртвой хваткой, отпинывался, ёрзал, но Тверд без труда ломал сопротивление. Он был гораздо сильнее. Опаснее. Безжалостней.

Знал, что убьёт. Не сомневался в исходе. Целенаправленно лишал жизни тварь, посмевшую когда-то предать его и его отца, ударив в спину.

Голубые глаза Шляпко выпучились, морда покраснела от натуги, губы посинели, моча тёплой струйкой текла по ноге, впитываясь в потрёпанные штаны, стоптанные сапоги и землю. Бывший дружинник судорожно вцепился в руки Твердомира, конвульсивно протанцевал в последней агонии пару секунд и вскоре обмяк.

Богдан спокойно глядел на подопечного. Младший княжич лишь брезгливо вытер ладони о штаны и с безмятежным видом отправился обратно к хижине, что притаилась в проклятых землях и ничейных территориях. Куда чужая нога не ступала, куда руки предателей не моги дотянуться. Туда, где нашли пристанище приёмный отец и младший княжич.

Тверд шагал прочь… вглубь леса. Огонь ненависти полыхал в его душе в полную силу, сжигая всё человеческое, оставляя звериное, страшное начало.

***

В свободное время Тверд много думал о Казимире, но ещё больше о Мирославе. После того, как Богдан с княжичем схоронились в лесах, новоиспечённая княжна Минского княжества не могла оставаться у власти и полноценно править одной. Так на вече порешили. Несчастное дитя, не успевшее вкусить счастливой жизни с Радомиром, но так отчаянно желающее быть хорошей и примерной. Она задурила голову всем. Своим невинным обликом, благодетельностью, послушанием и кротостью. Задурила головы так, что ни одна живая душа не усомнилась в её несчастной судьбе и коварно-предательской сути младшего княжича и его наставника. Их судили без суда. Обвинили бездоказательно и открыли на них охоту. Мирослава же… со смиренностью приняла решение общего совета бояр и старост селений и деревень княжества, что быть ей женой. Если не Радомира, то сына его… но достойного. И ежели убиты все сыновья Минского, окромя Казимира, кто свои права на власть выдвинул одним из первых, то ему и княжить.

Мирослава согласилась…

И в том, что она подлее многих, Тверд прознал сразу опосля обручения княжны Добродской с Всеволодовичем Кутеевым по матушке, Семидоле, и Минским – по отцу. Слухами земля… а ежели, есть о чём посудачить, так сам бог велел сплетням по весям и сёлам разлететься. О том, как счастлива пара. Как лучится гордостью жена.