Дурман окутал, лёгкость в теле ощутилась. Монотонное бормотание Богомилы успокаивало, да в сон клонило. Уж под ногами не чувствовалось прохладной земли, лишь тепло костра, диковинный аромат трав, потрескивание веток и напев свой…

И даже когда ведьма перед Любавой оказалась, не сразу княжна очнулась от морока Купаловой ночи и ворожбы. Потому послушно жевать начала что-то терпкое, ловко в рот сунутое Богомилой.

– Дурман-трава, – пояснила ровно ведьма.

Боянка тоже не своими глазами смотрела, будто в никуда, да с равнодушием мирским, ещё слова пропевала, а ведьма и её прожевать вынудила:

– Пусть…

– Подол задери, – распорядилась ведьма, вытащив из-за пояса обрядовый клинок. И если княжна вначале дёрнулась выполнять поручение, то следом замялась:

– А это зачем? – удерживая присборенную ткань на уровне бёдер, а в голове всё сильнее безмятежность разливалась, в груди жар, а взор тяжкий – вот-вот глаза смежатся.

– Кровить обязана, – в лицо княжны внимательно вглядывалась Богомила, – и ежели не по девичьему сроку, то вынужденно…

В следующий миг Любава всхлипнула сквозь зубы. Нож лишь мазнул по внутренней стороне бедра, оставляя порез на коже, который тотчас закровил.

– Я уже, – поспешно выставила ладони боярыня, но то не уберегло её от ловкого острия ведьмы. По рукам и прошлась. Причём косым резом по обеим.

– Ауч, – взвыла коротко Боянка. На миг в глазах озарение и просвет мелькнули: осуждение, когда на ведьму уставилась, но уже в следующую секунду начала смаргивать, точно в ощущениях терялась и не могла в мир яви оборотиться. Кровавые дорожки медленно зазмеились по коже… Руки обвисли вдоль тела.

– В воду живо девицы ступайте, – повелела ведьма. Подруги шагнули прочь от спасительного огня.

– На суженых глянете через мир нави.

Врата в мир будущего отворяйте,

К обряду черному отхлыньте от яви.

Вот уж и ноги по щиколотку в воде. По колено… А ведьма с нарастанием ворожбу наговаривала:

– Покуда девицы смерти не боятся

Покуда суженых желают увидать

Жива из тел младых может испаряться,

И Морана к себе девиц в силах забрать.

В воду огненную ступая, не страшась беды

В ночь Купала в реку судеб окунутся

За девками быстро сокроются следы

А не удержат друг друга – больше не проснутся

Словно в дымке, перед глазами зеркальная поверхность воды. Чуть покачивается и голос… голос ведьмы будто окружает. Льётся отовсюду… с гулким отдалением.

– За рубаху и косу держи, – тихо и наставительно… почти на ухо. Голова тяжёлая, и лень… безмерная накатила такая, что ни сдвинуться, ни шелохнуться не было желания.

– Коль отпустишь, подругу нечистые утянут в пучину нави… – голос ведьмы исказился. Головная боль ослепила, а собственное отражение в воде лишило желания заголосить. Любава, как к магниту, тянулась к поверхности, но ощущала сопротивление, словно что-то не позволяло окунуться бездумно в реку.

Темнота… непроглядная… слегка удивлённый лик на поверхности пошёл рябью… Растворился… Его сменил образ мальчишки.

Худой, невысокий, возраста отрока. Он мчался по лесу, ловко минуя преграды: перескакивая камни, кочки, кусты, пни и поваленные деревья, прокатываясь по земле, где ногами было бы сложнее, даже умудрялся подпрыгивать и чуть пробегаясь по высоте, но отталкиваясь от булыжников стволов, цепляясь за сучья. Бежал так, будто за ним гналось чудовище. Он был безоружен, если не считать крупного ножа на поясе.

Кадр пошатнулся, исказился и уже в следующий миг с двумя мечами в руках на поляне кружился парень постарше… Выше, мощнее в плечах, да крепче телом. Лихо управлялся оружием, сражаясь с тенью, пока не затормозил. Теперь  было чётко видно его лицо. Это тот же парень. Только сейчас он был опасно затаившимся, черты суровыми… будто он прислушивался к звукам, а невероятно серые глаза прицельно обшаривали округу, высматривая противника.