Подкинув на руках увесистый каравай, Демидов погасил ласковую улыбку и твердо посмотрел на тучного полковника.

– Тяжеловат хлебушек. Сколько ж кило, комендант?

– Шесть восемьсот. Старались, аккурат к вашему приезду в городской пекарне изготовили, – с гордостью заявил тучный комендант.

– Старались, говоришь, – мрачнея, протянул Демидов. В голосе его зазвенел металл.

– Так точно, – смутился комендант.

Демидов передал хлеб Сабатееву, на коменданта смотрел по-прежнему строго…

– Больницы и сиротские приюты пайками обеспечены?

– Так для армии продовольствия не хватает! Тылы отстали, товарищ командующий.

– Два часа тебе, Зайченко… исправить положение… – отрывисто бросил Демидов и шагнул прямо на коменданта. Тучный полковник отскочил в сторону, вскинул ладонь к козырьку.

– Так точно, товарищ командующий!

– До конца концерта доложить!

Комендант вытер платком лоб, поспешно направился к своей машине…

Демидов в окружении штабных прошел в театр…

В переполненном зале театра публика, в основном военная, волновалась, с нетерпением ожидая начала концерта. То и дело гремели аплодисменты…

В оркестровую яму спустился дирижер. Левой рукой он прижимая к потертому фраку пухлую папку с партитурой, маэстро прошел к пюпитру, потоптался и раскрыл пухлую папку, перебрал стопку нотных листов.

Дирижерская палочка взмыла вверх и застыла…

Дирижер округлил глаза, скользнув взглядом по лицам музыкантов.

В плотной стене черных фраков духовой группы зияла брешь – третий справа стул никто не занял.

Дирижер осторожно положил палочку на пюпитр, нахохлился и стал похож на грифа, только что приземлившегося в раскаленной пустыне. Стараясь не картавить и говорить как можно спокойнее, дирижер поинтересовался.

– И где же наш уважаемый тромбон!?

Сверху, у края оркестровой ямы свесился жесткоскулый офицер – на его погонах тускло поблескивали эмблемы и звездочки военврача второго ранга.

– Демидов здесь! – прокричал военврач.

Оркестранты заволновались. В углу закашлялся чахоточный старик, придавленный контрабасом. Военврач посмотрел на контрабасиста и отошел от края оркестровой ямы.

– Ну, вот! А как прикажете мне исполнять концерт без тромбона! – простонал дирижер, будто военврач только вонзил ему в спину рапиру, – Кто-нибудь его видел, я спрашиваю?

Женственный юноша-альтист, тараканьи усики в ниточку, привстал со своего места, неуверенно ткнул смычком в сторону чахоточного старика с контрабасом, пропел фальцетом.

– Контрабас с ним ехал…

– И… что? – затаив дыхание, с надеждой спросил дирижер старика под контрабасом.

Старик вытер подбородок клетчатым платком, икнул и пробормотал – язык у него заплетался на морской узел.

– Так… он это… Я в буфете посмотрю…

Если бы старик с контрабасом был сделан из смолистой сухой сосны, он непременно вспыхнул бы ярким пламенем – взгляд дирижера прожигал насквозь.

– Набирают в оркестр неизвестно кого! – заломил руки над головой маэстро.

Старик пошатнулся, держась за стенку, пополз вон из оркестровой ямы.

Дирижер постучал палочкой по пюпитру, требуя внимания и тишины в оркестре.

Но из третьего ряда, где располагались арфа и флейта, раздалось совершенно неприличное, заливистое хихиканье. Дирижер заметил за спиной дородной дамы с треугольником стройного офицера с капитанскими погонами – Евгения Конина. Он нашептывал что-то отчаянно веселое молоденькой девушке с флейтой и ее коллеге с арфой.

– Девочки! Почему у нас… посторонние?! – просипел маэстро.

Неопределенных лет пышногрудая арфистка и юное создание с флейтой – с неудовольствием оборвали беседу с капитаном Кониным. Капитан, пристально посмотрев в сторону, поднял обе руки и приложил их к сердцу, принося таким жестом свои извинения дирижеру за грубое вторжение в мир музыки.