Он покровительственно потрепал Верену по плечу, потом деловито чмокнул в макушку, рассеянно бросил Диане «Хорошего дня!» и опять торопливо скрылся за дверью.

Женщина проводила его взглядом.

– Что такое? – спросила Верена, тоже мимолётно глянув Томасу вслед.

Некоторое время Диана ничего не отвечала, молча обводя указательным пальцем узоры на шершавой синей скатерти. Она вдруг вспомнила, как десять лет назад, на второй или на третий день их знакомства, Хаук – очень мягко и со всей возможной осторожностью – открыл ей, что женщина, совершившая однажды слияние со зверем, навсегда теряет способность выносить ребёнка. И как сама она, судорожно давясь этим колючим, безжалостным «навсегда», ревела навзрыд у того на плече…

Тело, превратившееся в энергетическую структуру, перестаёт быть зависимым от материального, но именно поэтому оно уже никогда не допустит появления внутри себя никакого постороннего сознания. За десять лет Диана вроде бы успела свыкнуться с этой мыслью, и вроде бы она даже перестала причинять ей ту боль, что женщина ощущала в самом начале. В конце концов, судьбу не выбирают, и за всё на этом свете приходится платить.

За способности ни-шуур и за подлинное видение.

За бессмертие…

Да и разве лучше было бы обрекать себя на то, чтобы наблюдать, как стареют и умирают твои собственные дети? Какая мать пожелает себе подобного? А до этого – бесконечно обманывать детей, чтобы они не начали задавать вопросов о твоей собственной старости… как Диане, наверное, рано или поздно придётся поступать с Руби, когда от её вечных «И как это ты умудряешься так хорошо держать себя в форме в твоём возрасте?» уже нельзя будет так просто отмахнуться или отшутиться…

И всё же, и всё же, и всё же…

Верена, сделавшаяся ни-шуур год с лишним назад, приняла свои силы, несомненно, намного легче, чем это в своё время удалось сделать Диане. Конечно, девчонка была потрясена открывшимся ей закулисьем, историями о вечном противостоянии ни-шуур и тули-па, о бесконечных попытках ни-шуур сберечь мир от представителей своей же расы, которые раз за разом пытались этот мир уничтожить. Но Верена, тем не менее, держалась молодцом даже тогда, когда враги в первые же дни попытались отнять её жизнь… а бессмертие для той до сих пор оставалось больше некой отвлечённой философской концепцией, нежели реальностью.

Может быть, отчасти девчонку всё-таки хранила её молодость – как ни крути, а в двадцать лет многие печали, которые несёт с собой вечная жизнь, видятся ещё гораздо более абстрактными, нежели в тридцать или в сорок. А может быть, Верену хранило как раз то, что Хаук тогда предпочёл не рассказывать ей сразу обо всём.

Когда-нибудь Диана обязательно поговорит с ней об этом.

Когда-нибудь попозже…

В конце концов, бессмысленно проецировать на других свою собственную хандру.

– Он человек, девочка моя, – негромко сказала Диана наконец. – Ты никогда не сможешь остаться с ним надолго…

– Ты знаешь, Диан, – Верена сделала последний глоток кофе и поправила нацепленный на шею серебряный замочек на толстой цепочке. – Вообще-то я пока что не вижу в этом никакой особенной проблемы.

– Босс, а ты… ну, ты уверен, что они там у меня пойдут за такую цену? – в голосе Мэйсона мелькнула растерянность.

На металлическом журнальном столике между двумя промятыми диванчиками в полосатых чехлах неопрятной горой валялись блестящие упаковки с чипсами, орешками и ещё какой-то ерундой и громоздились пустые бутылки. Правда, пиво сейчас сосал, кажется, один только Бугор – Кейр и Мэйсон дисциплинированно довольствовались колой.