Руки жгло, словно Верена только что по локоть засовывала их в кипящую воду.

И вдруг она увидела свои ладони.

Постепенно затухая, от них распространялся ровный, огненнолучистый, очень, очень яркий золотистый свет.

Тимка проснулся от холода. Отсыревшая постель совершенно не грела, наоборот – сухая одежда, в которой он лёг под одеяло, пропиталась влажным, несвежим и нежилым душком и теперь, неприятно холодя, липла к телу.

Он встал, с пронзительным скрипом распахнул дверцу старого рассохшегося шкафа, порылся на полках и натянул на себя вылинялый свитер с оленями, а поверх него – синтепоновую куртку с оторванным карманом. В таком виде Тимка попытался было снова лечь, но сон, конечно, больше не шёл.

Тогда он снова встал, ёжась, слез с продавленной тахты, сунул ноги в кроссовки и прошлёпал в прихожую-кухню. Пошарил в застеленном белой клеёнкой пристенном шкафчике, вытащил старую электроплитку, вставил вилку в розетку и выкрутил выключатель на максимум. «Хорошо хоть, электричество есть в доме, а ведь могли бы и отключить», – подумал Тимка, держа озябшие пальцы над маленьким раскаляющимся диском и стуча зубами. Запястья болели, кисти рук словно бы свело от холода. А может быть, они просто затекли во сне…

Тимке хотелось есть, а есть в доме было нечего – только в ящике кухонного стола среди алюминиевых ножей и вилок нашёлся прошлогодний батончик мюсли с истёкшим сроком годности, и мальчик со вздохом надорвал упаковку, откусил маленький кусочек и уставился в окно.

За мутноватым стеклом, покрытым ажурной филигранью первой осенней изморози, виднелся занимающийся рассвет над одинаковыми тёмными крышами дачного поселка – пока ещё очень-очень ранний, тусклый, серовато-розовый, без единого солнечного луча. «Интересно, который сейчас час – во сколько вообще начинает светать в сентябре?» Тимка не помнил. Пластмассовые часы на стене кухни остановились, а мобильник он специально оставил дома.

Дома…

Мальчик некоторое время бессмысленно рассматривал узор на пожелтевшей тюлевой занавеске, обводя пальцами вышитых на ней то ли змеек, то ли ящериц с короткими перепончатыми лапами. В детстве он сочинял сказки про эти картинки. Про смелых ящерок в услужении у хозяйки Медной горы.

Тогда он ещё приезжал сюда с родителями. Совсем малышом, первоклашкой. Уже шесть лет назад.

Так давно.

Тимка отпер входную дверь и вышел на крыльцо.

Холодный утренний воздух был напоен терпкой сыростью ранней осени. Дома вокруг стояли угрюмо-серые, тоскливые и неуютные, будто вымершие. Земля местами была покрыта тонкой блестящей ледяной корочкой – ночью, видимо, были заморозки. На пожелтевшей траве перед домом лежало плотное покрывало белесого ледяного тумана, и вместе с этим туманом землю укрывала глубокая-глубокая тишина. Вот так бы, наверное, и выглядел мир совсем без людей…

«А ведь ещё вчера было так ясно и тепло», – подумал Тимка. И к кому ему теперь идти? Домой он не вернётся, это точно. Вот не вернётся, и всё. Дудки.

По запястьям наконец-то перестали бегать противные колюшки, и Тимка почувствовал, как холод понемногу его отпускает.

– Куда же мне пойти, а? – спросил он вслух.

– Куда захочешь… – вдруг раздался за его спиной негромкий женский голос.

Мальчик вздрогнул и обернулся. На серых рассохшихся досках крыльца стояла женщина. Очень… очень странная женщина. Она выглядела на фоне их дачного домика так же неуместно, как могла бы выглядеть картина из Эрмитажа на стене его увешанной плакатами девятиметровки в тёткиной двухкомнатной квартире.

Женщина как будто сошла с иллюстрации к какой-то старинной книжке – лучшего сравнения Тимка не мог подобрать. Её длинное, глухое чёрное бархатное платье с меховой оторочкой было перевязано широким пурпурным кушаком, вышитым золотыми нитями. Вытянутые концы тёмно-красных замшевых туфель загибались вверх. Лёгкое серебристое покрывало прятало густые тёмные волосы, прижатое сверху тяжёлым бронзовым венчиком в виде множества переплетающихся маленьких змеек с изумрудными глазами. «Настоящая Серпентина», – подумал Тимка. Как в сказке про золотой горшок.