Он снова покрутил калейдоскоп и заглянул внутрь. Темные, невыразительные цвета сменялись на светлые, песочные, нежно розовые. Появлялись рисунки, напоминающие улыбки Ларисы… Жанетт. Трубку можно было крутить смелее и не бояться заглядывать.

В Туле Нестеров прекрасно провел обе встречи. Работал вдохновенно, на душевном подъеме. Обсудил с банкирами все детали предстоящих транзакций, нюансы договоров. Шло все своим чередом и с тульскими бандитами. Они получили деньги и тут же нарисовали ему новую «тему», связанную с Новомосковским химкомбинатом. Нестеров, словно опытный гимнаст, ухватился за брошенный шест и тут же выдвинул профессиональное предложение о том, как по нему забраться. До самого верха. Забраться и вытянув руку, снять, подвешенную высоко под потолком, корзинку с золотыми монетами.

Водитель и телохранитель четко, по минутам, как предписано, без единой помарки, выполняли свою работу. Не возникло задержек, осложнений, опасностей. Он сообщал обо всех своих передвижениях Алексею… и Ларисе. Он отказался остаться. Отказался от предложенной бани с девочками. В районе полуночи вернулся в Москву и сразу поехал домой. Дома, сбросив ботинки и пальто, он плеснул в бокал коньяк и доложил Ларисе о том, что приехал. Написал сообщение и получил нежный, ласковый ответ. Пожелал Ей спокойной ночи… и прошел к окну. Изменил его сложную геометрию, дав возможность свежему, уже почти зимнему, ночному, московскому воздуху вторгнуться в его холостяцкую, шикарную нору. Нестеров глубоко дышал и вслушивался. Где-то там шумело Садовое… а за ним… засыпала Лариса. Он чувствовал Ее запах в этом духе ночной Москвы.

Год неумолимо приближался к своему завершению, финишной черте. Нестеров зашел на последний «круг», на декабрь. Последние несколько лет он давался ему плохо, отнимая от «закисленной» души последние силы. Борис проходил этот круг с надрывом, сменив бег на шаг, считая метры до ленточки.

Он делал так всегда, суеверно принимая тридцать первое число за некую, очередную, жизненную черту. Черту, которую требовалось преодолеть. Черту, за которой всегда будет легче. За сутки или двое до нее, он традиционно садился в кресло в кабинете и перелистывал страницы ежедневника. Ставил точку. За несколько часов до полуночи он принимал душ, смывая с себя пот, усталость, старясь забыть о пройденной дистанции. Думая уже о новой, веря в то, что вот на этот раз, он пройдет ее лучше, быстрее, ворвется в следующий сезон победителем. Но годы шли, а форма так и не приходила. Сил становилось все меньше. Мечты о глобальном, вселенском успехе таяли, как утренние грезы.

На этом последнем круге, Нестеров, как правило, становился невыносим. Вечно раздраженный, неудовлетворенный, больной, лающий, он становился обузой, помехой для всех. Даже для партнеров, которые жили за счет его дела. Ведь все готовились встречать новый год, настраивались, бегали по нарядной Москве в поиске каких-то приятных вещей. А он… расплескивал деготь вокруг себя и на всех, не делая исключений.

Борис походил на странного лыжника, которого гнали на финиш, сообщая отставание, а он только ругался, порой не прилично, пытаясь ткнуть палкой каждого, кто напомнит о времени…

Второе дыхание открылось впервые. Нестеров перестал огрызаться на тех, кто его подгонял. Он только бежал, бежал быстрее, отыгрывая секунды, несмотря на то, что пройденная дистанция стала одной из самой тяжелой в его жизни, трудной, изматывающей.

С Борисом произошла странная метаморфоза. Он больше не нуждался в подгоняющих и криках «Давай, давай!». Он работал сам. Работал, словно знал о награде. Награде, которую неожиданно посулила сама судьба. Открылось даже не второе, но третье дыхание.