– Давление? – бросил я.

– По-прежнему...

– Еще лобелин с кофеином!

Как трудно оттягивать мышцы!..

Сестра одной рукой стала тянуть ретрактор.

Я начал пилить. Как дико будет очнуться этому человеку в больничной палате и почувствовать пустоту там, где раньше были ноги... Я пилил... Потом у него возникнут фантомные боли... Вдруг начнут чесаться несуществующие ноги... Я кончил пилить...

– Давление?

– Пятьдесят верхнее, доктор.

– Порядок! Все будет нормально!

Я ослабил жгут. Слабыми струйками появилась кровь... Короткими очередями заговорили зажимы... Ух, как обрадуется моя мать, когда я расскажу ей про эту операцию!.. Я обязательно специально приеду из Москвы и проведаю этого человека...

– Пульс пропал, доктор. Я сделаю еще строфант... – таинственно сказала сестра.

Нет, не может быть! Как это – пропал пульс? Ведь он же появился...

Я не мог себе представить, что появившийся пульс может опять пропасть. Появится. Все будет нормально...

Я не чувствовал жары от верхней лампы, я ничего не чувствовал.

Операционная слилась в какой-то сплошной бело-желтый фон, на котором проглядывались расплывчатые белые фигуры.

– Вроде бы ничего получилась культя, – с удовлетворением отметил я, когда стал стягивать кожу швами. – Подберет протезы и будет ходить... Готов узел. Сначала на костылях, потом с палочкой... Готов узел... Только бы жена не оказалась сволочью. Готов узел. А может, он и не женат... Готов узел... Найдется человек, который выйдет за него замуж... Одна нога готова... – Я взял палочку с йодом. – Давление? – крикнул я.

– Начинай вторую, – услышал я напротив себя. – Я сам за всем прослежу.

По другую сторону стола оказался Иван Андреевич. Он, очевидно, уже закончил свою операцию... Рядом с ним стояла Лошадь и завистливыми глазами ловила каждое мое движение...

И я все повторил с самого начала.

Иван Андреевич следил за пульсом и давлением, и мне стало совсем спокойно.

Я целиком ушел в операцию, и смерть отступила куда-то далеко-далеко... Когда я дошел до швов, я даже мысленно запел. Я был просто счастлив, что сделал первую свою самостоятельную операцию.

Я был так увлечен, так уверен и так спокоен за исход, что, конечно, и не предполагал, что последние стежки, и аккуратные культи, и палочки с йодом, и стерильные повязки уже совсем были не нужны человеку, лежавшему на столе...

– Все, – сказал Иван Андреевич и сдвинул свою шапочку с затылка на брови.

– Как это «все»? – каким-то чужим голосом переспросил я.

– Все, – повторил он. – Все так, как и должно было быть...

Только тут я по-настоящему понял, что означало это «все».

– Адреналин! – прохрипел я. – Большую иглу и адреналин!

Сестра вопросительно взглянула на Ивана Андреевича.

Он кивнул.

Я схватил иглу и всадил ее почти на всю длину туда, где должно находиться сердце. Нет! Он не мог умереть! Не мог умереть человек, которому я сделал операцию! Я выдавил в иглу три шприца адреналина.

– Помогает только иногда, – сказал Иван Андреевич, – но не в этом случае.

Все вокруг стало вдруг приобретать реальные очертания, как на листке фотобумаги, который бросили в проявитель. Белые квадраты кафеля, черные квадраты окон, гладко выбритое лицо бывшего человека, следы земли на левой щеке...

Откуда-то появились страшная слабость и ноющая боль в пояснице.

И только две мысли: «Умер... Не может быть... Умер... Не может быть... Умер... Не может быть...»

– Заполнишь историю болезни, опишешь операцию, проставишь причину смерти, – отчетливо произнес Иван Андреевич.

– А... кто это? – у меня пересохли губы и пропал голос. Я ничего не знал об этом человеке.

– А кто его знает – кто, – совсем просто сказала нянечка. – Документов при нем никаких... Суббота ведь... Небось не на работу шел устраиваться...