– Вот как, сэр Ричард, не перешли ли вы на сторону тех жеманных созданий (все они – переодетые испанские иезуиты), которые задирают нос перед Фрэнсисом Дрэйком, называя его пиратом? Чтоб им провалиться!

– Друг мой, Оксенхэм, – ответил Гренвайль в сентенциозном и размеренном стиле своего времени, – я всегда считал, как вам должно быть известно, что добыча мистера Дрэйка и моего друга капитана Хаукинса[12] – вполне законный приз, так как захвачена у папистов-испанцев, которые не имели никакого права владеть ею, потому что отняли ее с помощью мучений и крайних беззаконий у бедных индейцев, за что и заслуживают жестокой мести.

– Слушайте, – воскликнул Оксенхэм, – кто может говорить решительнее его?! И все-таки он не хочет помочь этому юноше в таком благородном предприятии.

– Вы спрашивали его отца и мать. Каков ответ?

– Мой таков, – сказал мистер Лэй: – если мой мальчик станет впоследствии таким мореплавателем, как Ричард Гренвайль, пусть идет, но прежде пусть он побудет дома и выучится быть таким джентльменом, как сэр Ричард Гренвайль.

Сэр Ричард низко поклонился, и последнее слово получила миссис Лэй.

– Против этого, мистер Оксенхэм, вы не можете возражать, если не хотите быть невежливым. Что же касается меня, то хоть это только слабый женский довод, все же это довод матери; он – мое единственное дитя, его старший брат далеко отсюда, и я не знаю, увижу ли его когда-нибудь! О, мистер Оксенхэм, у вас нет ребенка, иначе вы не просили бы у меня моего!

– А откуда вы это знаете, милостивая государыня? – спросил искатель приключений, ставший сначала смертельно бледным, а затем огненно-красным. Ее последние слова больно задели в нем какую-то неожиданную струну. Затем он поднялся, вежливо поднес ее руку к своим губам и сказал:

– Я умолкаю. Прощайте, милостивая государыня, и пусть у всех мужей будут такие же жены, как вы.

– А у всех жен, – добавила она улыбаясь, – такие мужья, как мой.

– Нет, этого я не хочу сказать, – ответил он с полунасмешливой улыбкой, а затем: – Прощай, друг Лэй, прощай, доблестный Дик Гренвайль. Думаю, что еще увижу тебя, лорд главный адмирал, когда вернусь домой. Впрочем, быть может, я и не вернусь!

– Ну, ну, молодец, что за речи? – сказал Лэй. – Выпьем за нашу веселую встречу, прежде чем ты уйдешь! – Он встал, поднес бокал с мальвазией к губам, отпил немного и передал его сэру Ричарду, который поднял и со словами: «За здоровье храброго и благородного мореплавателя» выпил и сунул чашу в руки Оксенхэму.

Лицо искателя приключений горело, а глаза стали дикими. От напитков ли, которые он пил в течение дня, или от последних слов миссис Лэй, но он несколько минут не владел собой и, по-видимому, не сознавал, ни где он, ни кто с ним.

Все смотрели друг на друга, но Лэй, который умел быстро найтись, тотчас насильственно рассмеялся и воскликнул:

– Храбрый Джон Оксенхэм, миссис Лэй ждет твоего тоста!

Но Оксенхэм уже пришел в себя, произнес тост за всех присутствующих, причем пил долго и жадно, и после сердечных прощаний удалился, не намекнув больше о своем странном состоянии.

После того как он ушел и пока Лэй провожал его до дверей, миссис Лэй и Гренвайль несколько минут хранили мертвое молчание.

– Мистер Лэй, – нарушил молчание Гренвайль, – вы поступили мудро сегодня вечером. Бедный Оксенхэм не должен, отправляясь в путешествие, чувствовать себя одиноким. Мне пришлось говорить о нем с Дрэйком и Хаукинсом, и я догадываюсь, почему миссис Лэй его так взволновала, когда сказала, что у него нет ребенка.

– Разве у него есть ребенок там, в Вест-Индии? – воскликнула добрая леди.