– Дядя, ты поп?!

Друг его долбанул в бок.

– Нет, я не батюшка, мне ещё далеко до него.

– В твоём понимании, – толстый, машет кадилом и гребёт деньги лопатой.

– Да?

– А ты знаешь, чтобы поступить в семинарию нужно иметь слух как у музыканта и голос, он должен уметь хорошо рисовать, иметь отличную память, чтобы молитвы выучить…

– Ты, учитель?

– Нет, но преподавал 15 лет в художественной школе. А сейчас кто его знает, кто я?

– И рисую и леплю, пишу этюды акварелью, скорее художник.

– Я знаю, я видел вас, с художниками они рисовали мечети, и горы, а вы карандашиком тоже на бумаге рисовали.

– Знаете ребята, интернат это ещё не всё, и не самые несчастные вы.

– Я ведь тоже был в детском доме. 1947 году, полтора года. Мы пухли от голода, а домашняки, это те, которые жили у себя дома, ох мы им завидовали, у них и макуха, и картошка, и кукурузная каша, а мы позавтракали, – ждём обеда, пообедали, – ждём ужин. За пайку хлеба, если у кого с заначки стянет кто, умудрится, чинили тёмную. В поле бегали. Свеклу рыли и ели сырую, аж в горле драло. Домашняки зимой просто умирали с голоду, а мы, ничего, все выжили.

– Это, ребята после войны такое житие было. Бывало. А вы, по субботам ещё домой, да летом в лагерь, пионерский, да?!

– У вас рогатка в детстве была?

– Была, ребята, была.

– А в птиц стрелял?!

– Стрелял, ребята, ну, правда, не попадал, а однажды до сих пор помню.

– Стыдно…

– Чуть, нет, таки побили, свои же ремесленники и просто отдубасили. Я и теперь не верил, что дет дом, интернат, ПТУ одни разбойники.

– Вот представьте себе. Тогда дрались как дураки. Ремесло на городских. Пряжками, прутьями, свинчатками, кастетами. Были и смертельные случаи. Ну, головотяпы и всё.

– Но было и такое.

– Нас, ремесленников, после первого года обучения, конечно у кого и отметки были хорошие, и поведение, лучших, кто занимался в кружках, – на белом теплоходе, как мы его назвали,– пассажирский, отчалили из порта Керчь, на Ялту. Там разместили в красивом здании, кормили хорошо, кино показывали часто, на оперетту даже водили, хоть она нам и не нужна была. Ну что темнота деревенская, где кино редкость и ещё и света не было в деревнях. Керосиновым лампам были рады. Но совсем забитым тупым не был. Кто то подарил мне книгу Генриха Гейне, Лирика и сатира, я уже читал и даже запомнил такие, … девушка стоя у моря, и ещё, красавица рыбачка, причаливай сюда… И вечерами в общежитии, где тридцать но не три богатыря, а ремесленские ишаки, как мы иногда дразнили, когда кого хотели шпигануть за что-то недозволенное.

– И вот однажды, мы вышли из клуба, я увидел гнездо ласточки.

– Говорят чертей нет. Есть. Теперь точно знаю есть. А тогда, если не они, то кто мне такое вразумил делать…

Это я понял чуть позже. А тогда меня мои же однокашники… отдубасили и изваляли на не совсем стерильной, и, не Муромской дороженьке.

– И вот, это самый чёрт, таки он, чёрт, меня дёрнул, взять палку и сбить гнездо ласточки. Старое пустое, без птенцов.

– Ох!

– Уух!

– И было…

– Но хорошо, что птенцы уже улетели. А то бы ещё добавили.

– Как они потом мне признавались.

– Позже.

– Много позже…

– Ребята однокашники, и побили меня. Неделю потом не разговаривали. Необитаемый остров. Не знаете?

– Никто не разговаривал со мной неделю. Целую неделю, отворачиваются, отворачиваются.

– Ох, и противно! Ух, и, тошно.

– Вот тебе и ремесло и П.Т.У…

– А ласточки…

– Когда длинной палкой лез туда, они чуть макушку не расклевали мне, а надо было. …Это я так думал потом, когда уже прошло много дней.

А сейчас, они, носились быстрее молнии.

– Прямо косяками, да с криком и стаей, носились и молниеносно пролетали у самой головы, нагоняя страх и угрозы,– беги отсюда, вредитель…