Назаров был ранен в руку и в бок. Ребра были сломаны, но внутренние органы не повреждены. За проявленное мужество он был награжден Георгиевским крестом и произведен в прапорщики.

Соседи по койке и медперсонал лазарета поздравили его, но Юрий не чувствовал радости. Отступление армии и весть о гибели Елизарова все перечеркивали.

Позорное отступление 1917 года продолжалось. Несколько командующих во главе с генералом Корниловым решились на переворот, дабы установить военную диктатуру с перспективой возрождения монархии, но мятеж был подавлен защитниками революции. Все это имело отрицательные последствия: армия была окончательно деморализована, напоминание о дисциплине воспринималось солдатами как зуботычина. Офицерское сообщество раскололось на два лагеря. Революцию поддерживала меньшая часть.

Керенский провозгласил себя верховным главнокомандующим, но армии уже фактически не было, а были миллионы озлобленных вооруженных людей, не понимавших, за что они воюют. Между тем он пообещал союзникам продолжать войну до победного конца. Керенского поддерживали эсеры, меньшевики, буржуазия и сплотившиеся с ними на московском совещании в конце августа внезапно «покрасневшие» генералы.

В октябре произошел новый политический переворот. На сей раз власть перешла в руки большевиков во главе с Лениным. Тысячи солдат побежали с фронта, прихватив винтовки. Оставшиеся воины выбирали себе новых командиров: либо из своей среды, либо из молодых офицеров военного времени. Фронт пал, началось так называемое «братание» с врагом. Линии окопов превратились в базары, где шел оживленный товарообмен. Немцы меняли спиртные напитки на русский хлеб.

По всей стране начался разгром помещичьих усадеб и передел собственности. В городах, на фабриках и заводах, появились рабочие комитеты. Неугодных начальников сажали в тачки и вывозили за ограду. Городская беднота кинулась грабить и занимать господские квартиры.

Назаров получил отпуск по ранению и поехал в Москву. Поезда были переполнены вооруженными солдатами. Это были уже не те добродушные «землячки», которых он встретил в начале службы. Юрию удалось влезть в вагон через разбитое окно. Он был в солдатской шинели, без погон. Новенькие офицерские знаки отличия пришлось от греха подальше выбросить.

До Москвы поезд ехал долго, с бесконечными остановками и пересадками. Домой он явился измученным, ободранным, голодным.

Советская власть здесь уже утвердилась. Керенский бежал. Началась другая жизнь.

Новая Москва ужаснула Юрия. Он вернулся не в вальяжный и веселый сорок сороков, а в грубый, ожесточенный, заплеванный вокзал-базар. От гостеприимной древней столицы не осталось и следа. Повсюду мельтешили красные кумачовые флаги и транспаранты с безграмотно написанными лозунгами. Улицы наводнили толпы серых шинелей. Люди тоже изменились. Многие господа еще продолжали жить в своих домах и квартирах, но были насильно «уплотнены». Ненависти к новой власти не скрывал никто. Каждый из «бывших» готов был хоть к шпионажу, хоть к диверсиям, лишь бы навредить большевикам. Страдая от голода, холода, унижений, распродавая и меняя на провиант все, что имело цену, они злословили: «Чем хуже, тем лучше». Теперь господа мечтали о сильном генерале-освободителе, который вернул бы порядок и восстановил прежнюю жизнь, которую еще недавно все они презрительно критиковали. Правда, и среди дворян находились сторонники нового режима, в основном авантюристы и романтики, уверовавшие, что после «бури» на фоне чистого лазурного утра взойдет небывалое солнце. Этим праздномыслящим был интересен только «эксперимент», на его последствия они упрямо закрывали глаза. Но лишь до времени.