Олег отодвигает ткань, проникает за нее, ласкает набухшие нежные складочки. Я уже не могу сдержать стон, мне сейчас так тяжело, словно меня пытают раскаленным железом. Я чувствую, как внизу все постепенно становится мокрым – и белье, и пальцы Олега. Тело стремится поддаться ему навстречу, тело стремится нанизаться, надеться на эти пальцы, которые меня так мучают… Играют, сладко дразнят, но все же не приступают ко мне всерьез.

Ко мне – как к лакомому блюду.

– Тебе хорошо? – зачем-то уточняет Олег.

– Делай… со мной… что… хочешь, – сквозь зубы выговариваю я. – Хочу быть… твоей… вещью. Только… не… бросай.

Дыхание сбоит, я выталкиваю на выдохе слова, которые не сформулировала бы в таком состоянии, если бы только не думала об этом столько раньше. Безумно заводит то, что он смотрит на меня сейчас – на меня, с бесстыдно раскинутыми ногами, с задернутым подолом, разрумянившуюся, теряющую рассудок.

Смотри же, смотри. Я такая, такая. Пошлая. Развратная. Течная сука без мозгов. Я такая – сейчас.

Я хочу кончить на твоих руках, на твоих пальцах, хочу, чтобы ты весь пропитался моим запахом, с ног до головы. Стал моим – каждой клеткой своего тела. Обо всем забыл.

Не нежничай со мной, я не нежности от тебя прошу.

– Снимай трусы, – хрипло говорит Жданов.

И я приподнимаюсь и выпутываюсь из них, двигая бедрами. И снова откидываюсь назад. Теперь ничего не мешает. Олег трогает меня еще и еще, ласкает, гладит, наконец вставляет внутрь палец… я шепчу пересохшими губами «еще»… второй… и один сверху… и кажется, что уже вот-вот…

Это небо обрушится на меня, это небо растопчет мою волю!

Кажется, я кричу, во всяком случае тут вроде бы кроме меня некому издавать такие звуки. Плюнув уже на все, я освобождаю грудь, вцепляюсь в возбужденные соски так, словно от этого зависит моя жизнь. Жданов все что-то делает со мной внизу, трогает, трогает, я чувствую, что из меня течет, низ живота наливается почти до боли… по телу проходят первые, робкие судороги… но это еще не оно, нет, но оно подступает… «еще, пожалуйста», – умоляю я, как будто он и так не старается изо всех сил, не делает все что может… и наконец меня окатывает тяжелой горячей волной, и снова, и снова… и его пальцы внутри меня – боже, я же так хотела, я же так этого хотела, именно этого, именно от тебя, о дорогой мой, я отдам за тебя все, только не останавливайся…

И Жданов не останавливается, и мне так хорошо, хорошо, я узнала истину, я узрела свет, это то самое обещанное, это земля обетованная – моя земля на твоих пальцах, все мое счастье в твоих руках.

– Становись на колени, – хриплым, чужим голосом говорит Жданов, когда меня перестает трясти.

– Нет, не так.

Я уже немного могу соображать.

– Не торопись.

Я приподнимаюсь, мокрая, распаленная, готовая продолжать, но желающая теперь и его немного помучить, продержать на той тонкой грани, на которой только что балансировала сама. Прижимаюсь губами к его губам, требовательно впускаю язык в его рот, а рукой забираюсь под футболку. Нахожу соски, царапаю их ногтями. Больно, милый? Хочешь?

Я тоже тебя хочу.

Но сегодня прелюдия не будет длиться долго. И торопливо, почти машинально я целую шею, потом грудь и живот… Меня интересует не это.

Провожу по выпуклости на брюках, удовлетворенно вздыхаю.

Вот что меня интересует.

Расстегиваю ремень (Жданов все же немного помогает мне, потому что мои руки дрожат и плохо слушаются), наклоняюсь над возбужденной плотью, в восторге вдыхаю мужской запах. Он сводит с ума, он заставляет забыть обо всем, но я не разрешаю себе отключиться. «Собралась, – холодно командует внутренний голос. – Надо постараться».