После школы на минутку забежал дружок по прозвищу Толстый. Ему не разрешалось приходить к больному – бабка Толстого побаивалась, что он может заразиться, – но Толстый всё-таки забежал, положил листок бумаги со школьными заданиями и со словами: «Ну, пока» выскочил из комнаты. Задания смотреть не очень хотелось – хотелось подняться и хотя бы встать у окна и взглянуть, как там внизу, на дорожке, ведущей к дому. Там ещё недавно виднелись остатки старого грязного снега, а теперь, наверное, уже всё растаяло. И вообще, ему хотелось на улицу, туда, где заходящее солнце подсветило яркими красноватыми лучами верхушки деревьев и крыши домов. Где уже можно было соорудить местечко для запуска ракеты, а Толстый, наверное, без него не станет ракету запускать и испытывать пистолет, сделанный из алюминиевой трубки, насаженной на деревянную рукоятку. Туда, где весенние воробьи громко чирикали, как будто разговаривали между собой о том, что светит солнце и ушли холода, и что скоро будет много еды и у них наступит лёгкая жизнь, как у всех, кому уже немножко надоела зима с морозами и большим снегом.

Он потянулся и взял листок, принесённый Толстым. На белой, чуточку помятой бумаге каракулями Толстого было выведено задание по алгебре: необходимо было решить задачку без составления уравнений. Они уравнения ещё не проходили и решали все задачки путём постановки вопросов. Он уже решал такое, но в последний раз им с Толстым решить подобное не удалось – пришлось просить соседа с нижнего этажа, который учился в институте. Сосед задачку решил быстро, но с уравнениями, а это им совсем не годилось. В школе училка всё-таки похвалила их за решение, но заметила, что решили они задачку через уравнения.

А теперь новое задание и, наверное, опять сложное. Он прочёл задание несколько раз, понял, что в этот раз решить задачку ему под силу, и отбросил листок на тумбочку, стоящую у кровати.

Стало темнеть, краски на сосне потускнели, вечерняя пелена накрыла всё дерево, и ветки стали едва различимы. В комнате зажгли свет, и он услышал голос матери:

– Сейчас лекарства… А потом я тебя покормлю.

Лекарства ему надоели, но делать нечего – лечиться надо, и он безропотно проглотил несколько горьких таблеток. Он уже научился их глотать не разжёвывая, запихивал подальше на язык и запивал водой. А раньше это было проблемой… Раньше он был маленьким – он уже и не помнил, как упал с сарая и поранился. На горле посредине остался шрамик; мать рассказала ему, как было дело и как она испугалась за него, а он этот случай и не помнил – маленьким был, глупым, полез на сарай без знания дела. Теперь бы он не свалился вниз, теперь бы удержался, теперь они с Толстым где только не лазали. Бывало, тренируя равновесие, шли по высокому штакетнику и прыгали с высоты вниз, когда равновесие не удавалось удержать. Забирались на старый клён у сарая и сидели подолгу наверху, наблюдая за соседями и просто прохожими. Смотреть сверху было интересно. Ты всё видишь, а тебя никто не замечает – сидишь наверху, как разведчик-партизан.

Он выпил полстакана воды и опустил голову на подушку. «Надо больше пить, – говорила мать, – чтобы хворь выходила из тела». И он пил понемножку, пил не только воду, но и разные соки, которые она ему делала. Отец приходил поздно, интересовался его состоянием и тихо ужинал.

Обычно, когда сын не болел, отец утром будил его в школу, предварительно приготовив ему завтрак. А однажды после завтрака он, как обычно, собираясь в школу, зашёл за Толстым. Толстый жил в отдельном доме, как тогда говорили, в частном секторе. На первом этаже проживал его прадед – сумрачный и строгий старик, худой и вечно чем-то недовольный. Встретившись с ним взглядом, казалось, что именно тобой-то он и недоволен, и того гляди начнёт тебя нудно журить. Он не любил прадеда Толстого и как-то немножко даже съёживался при встрече с ним, а Толстый, похоже, привык к своему прадеду, он просто мало с ним общался.