Училка, получив от всех чертежи, подошла к расстроенному и, видя его плачевное состояние, произнесла:

– Тебе надо позаниматься самостоятельно.

Она сложила листки в сумку, собрала образцы и уже хотела удалиться, но, обратив внимание на расстроенного, вернула ему деревянный образец со словами: «Попробуй сам» и удалилась, а класс с шумом вырвался в коридор на переменку. Длинный остался возле расстроенного и спокойно произнёс:

– Не волнуйся, три проекции – это просто. Я тебе помогу.

Расстроенный совсем сник – он опустил голову, на глазах у него появились слёзы, и было видно, что он просто не понимает, с чего и как надо начинать чертёж. Он с испугом смотрел на образец и окончательно увял, как вянет сорванный весенний цветок, вынесенный на жаркое солнце. Длинному жалко было эти маленькие беленькие цветы, которые вяли в руках туристов, выходящих из весеннего леса, и сейчас ему стало жалко расстроенного парня. Так жалко, словно смертная угроза приблизилась к расстроенному и того и гляди погибнет он окончательно и бесповоротно.

Длинный взял в руки образец, положил его одной из сторон на лист бумаги и произнёс:

– Вот, смотри, сейчас мы одну проекцию изобразим. – Он лихо обвёл карандашом образец и, подняв его вверх над листом, объявил: – Если смотреть на эту штуку сверху, то вот тень от неё на бумаге и будет проекцией. Только неаккуратно у нас получилось – надо поправить как следует.

Длинный линейкой сделал замеры, подтёр резинкой корявые линии, что остались после обводки образца, по линейке провёл новые и спросил:

– Соображаешь?

Расстроенный с вниманием, уже немножко успокоившись, смотрел на Длинного, но, пожалуй, ещё не очень понимал, что происходит.

– Смотри, – велел Длинный и снова положил образец рядом с первым чертежом, но только уже не так как сначала, а набок. – А это будет вид сбоку, – сказал Длинный и снова обвёл образец карандашом. – Соображаешь? – снова спросил он.

– Ещё не очень, – ответил расстроенный.

– А чего здесь соображать, смотри и вникай, – произнёс Длинный и продолжил объяснения: – В этом деле главное – не торопиться, не забыть невидимые линии, которые пунктиром провести надо, как будто ты их видишь, но не совсем чётко, а чирочками.

Расстроенный кивнул и спросил:

– А третья?

– Что третья? – переспросил Длинный.

– А где третья проекция? – повторил вопрос расстроенный.

– Во! – воскликнул Длинный. – Уже соображаешь!

Он в третий раз положил образец на бумагу, только уже другой стороной, обвёл его карандашом и ответил:

– Вот и третья.

Длинный повторил все предыдущие процедуры, чтобы чертёж получился аккуратным, и подвёл итог сделанному:

– Получилось не очень, потому что торопились. Теперь ты сам попробуй дома, а завтра покажешь.

Назавтра расстроенный принёс чертёж аккуратненький и чистенький. За что получил одобрение от Длинного, который сказал:

– Всё просто, когда соображаешь.

Состарившийся Длинный поднялся на песчаную горку – отсюда уже было недалёко до их школы. Он постоял на самом верху, вспомнил, как резво спускался на лыжках вниз, как летом в жаркий день здесь яблоку негде было упасть, несколько минут смотрел на озёрную гладь и представлял себе тех древних дачников, кои неспешно прогуливались по данной местности, а потом их сменили другие гулящие в более простой одежде, а уж потом, после войны, здесь обтоптали каждый уголок они с Толстым. А на этой горе теперь такие резвые ребята, как они, не появляются. Все сидят за высокими заборами, как мышки в норках, только норки эти большие, можно сказать, фешенебельные, с зарегулированным палисадником и, конечно, без огородов с картошкой. А тогда огороды имелись почти у всех, после голодного времени картошку выращивали многие, даже те, у кого участки были частные. Правда, у Толстого, точнее у его прадеда, был небольшой сад с яблонями, но и огородец имелся.