Так думал Рой Мелли, и мысли его обращались к новым заботам, связанным с этим делом…

А для Лоэн испытания в этот день ещё не закончились. Пока продолжалось действие снотворного – десять часов, все протоколы были составлены, свидетельства собраны, приказ подписан… Не успела она очнуться, как трое дюжих молодцов и среди них Глен, и тот второй, подняли её с кровати и хотели вывести из комнаты. Она, вся «растерзанная», вдруг упёрлась, поняла, что её куда-то уводят.

– Я никуда не пойду, – сказала она.

Потом громче:

– Я никуда не пойду!

И, наконец, закричала:

– Я не пойду никуда-а-а!!

Стала кусаться, визжать, лягаться, вырываться. Глена она больно укусила в плечо. Они втроём не могли с ней справиться… Наконец, один из них – тот, что всегда имел тупое выражение лица, тот самый напарник Глена, с которым он был сегодня у Лоэн и «охранял» Роя – ударил её кулаком под дых, а дубинкой – по голове, чтоб не церемониться, ну и в целях самозащиты. Она повисла у них на руках, и они поволокли её. За окнами была ночь.

– Можно было не бить, – хмуро сказал Глен.

– Можно было, – согласился его напарник, – если бы она не попала мне носком в пах.

Третий засмеялся…

Когда Лоэн очнулась, её глаза упёрлись в белую металлическую дверь, на которой было выведено чёрной краской: «Предварительное заключение». Её втащили в камеру, которая тоже была вся белая, и бросили на широкие нары, заправленные, впрочем, не хуже, чем её кровать в «домашнем аресте». Здесь, правда, не было шкафа, не было стульев, круглый металлический столик был привинчен к полу, и сама камера была совсем маленькой по сравнению с ее бывшей «кутузкой». Пол застлан мутно-белым, стены – такие же, окошка – нет. Только лампа напротив входной двери излучала яркий неестественный свет.

Лоэн совсем пришла в себя, когда клацнул затвор тяжёлой железной двери. Она бросилась к ней и стала колотить ладонями, кричать.., она разбила себе руки в кровь и сорвала голос – прежде, чем не осела подле двери на пол и бессильно, бесслёзно не зарыдала. Безнадёжность и мрак окутали её. В камере погасили лампу. Только сквозь маленькое зарешеченное оконце в двери проникал неяркий муторный свет из тюремного коридора. Она привстала на колени, впилась пальцами в решётку окошечка и с тупым отчаянием, с мольбой в глазах смотрела в пустоту узкого пространства, доступного её взору…

…Когда напарники Глена строили пошлые догадки – в шутку – насчет «перин» в одиночной камере Лоэн, Глен совершенно серьёзно сказал:

– Если он действительно собрался устроить там лежбище, то я ручаюсь, что.., – тут он осёкся.

Его приятели расхохотались:

– Да ты в неё втрескался никак…

Глен прикусил язык.

Рой мысленно отвёл себе ещё три дня, чтобы «додавить» эту «императорскую бабочку», и дал согласие одной из газет, которую сам выписывал, на подробное интервью – чтобы не было пути отступать назад. Новых фактов у него пока нет, но он чувствовал, что дело «подалось». Для того, чтобы все видели, как на дознании ведёт себя Лоэн, и «от греха подальше», он решил, что проведёт очередной допрос у себя в кабинете, в присутствии адвокатов и «спецов». Он полагал, что «публичность» теперь ему на руку. С её помощью он получит, наконец, железобетонное моральное превосходство, а Лоэн – окончательно дискредитирует. Да и желания оказаться вновь наедине с «дикой кошкой» у него пока нет. Он чего-то как будто боялся, чувствовал неуверенность – всё-таки, последняя «схватка» далась ему «переусилием». Это напоминало ему его детский страх перед матерью, что было не особенно приятно. Но это «не особенно приятно» пряталось в гуще других ощущений и ассоциаций.