– Правда?! – радостно спрашивает Мария, подбегает к Пантелею. – Привезёшь – расцелую!

– Привезу, обязательно привезу, красавица. Н-но, милая, поехали! – Пантелей хлещет кнутом воздух.

Старик не ошибся, привёз ей письмо. Чужой казённый почерк удивил его и испугал. Защемило стариковское сердце, почуяло что-то неладное. Он знал, что хранится в этом конверте, и никак не мог сообразить, как будет подавать письмо Марии. Приходила в голову мысль бросить письмо, чтобы никогда Машенька не узнала о случившемся. Но другой, внутренний голос подсказывал: нельзя бросать, лучше пусть сразу узнает правду.

Подъехав к дому Муретовых, старик остановил лошадёнку и бодро зашагал по расчищенной утром дорожке. Вошёл на крыльцо, открыл дверь – жалобно заскрипела она. От этого скрипа оборвалось всё в старой груди Пантелея, опустились, задрожали руки, выпустили голубой конверт.

Быстро захлопнув дверь, Пантелей побежал к саням, ввалился в них и заторопил свою «милую». Признаться, он боялся приносить такие письма. По-разному встречали известия о смерти жители: кто сразу же заливался слезами, кто молча опускался на скамейку у стены и сверлил его злым взглядом, как бы обвиняя в случившемся. Старик понимал, чувствовал большую любовь Марии (да и каждый в деревне видел это) и поэтому испугался подать смерть в руки.

Глубоко в снег проваливаются ноги. Мария спешит, падает, поднимается и снова идёт, тяжело дыша. Подходит к речке, опускается в снег и читает письмо. Скомкала ненавистную серенькую бумажку, швырнула её. Ветер подхватывает комочек и уносит с собой.

– Врёте, вы! Живой он, живой! Вернется скоро, и мы будем счастливы! Коля! Ведь ты вернешься?! – уже кричит Мария, прислушиваясь.

«У-усь… у-усь…» – свистит ветер в прибрежном талышке, а Марии кажется, что это Николай отвечает ей.

– Слышите?! Слышите?! Это его голос. Живой мой Коленька, живой!

Совсем закоченевшая пришла Мария домой. Августа раздела её, помогла забраться на печку, открыла сундук, достала из-под одежды бутылку водки, ещё до войны была куплена, и почти силой влила водку сестре в рот.

Неуемной волной радости вхлынуло в сердца людей известие о победе. Марию оно застало в поле. Сеяли. Девушка шагала широко, по-мужски, придерживая одной рукой короб, второй швыряла зерно в чёрную землю. Васька Шилов, рыжий взъерошенный парнишка, подкатил к ним на новеньком польском велосипеде (отец ещё зимой привёз).

– Победа! Победа! Наши победили! – орал он, размахивая руками. Велосипед юлил под ним, потом вдруг переднее колесо подвернулось – и Васька ткнулся носом в землю. Все, кто был на поле, встали, как бы обдумывая, взвешивая слова, сказанные Васькой, потом засмеялись, заплакали, запрыгали, как мальчишки.

«Смеются и плачут. Победа, а они плачут, вот чудаки?», – думает Васька, потирая ушибленный нос.

В распахнутое окно потягивает ветерок, наносит запахи осени, срывает пожелтевшие листья с берёзы под окном, и они, плавно кружа, ложатся на землю. Солнце уже давно село, густые сумерки окутывают улицу. В комнате темно, но Мария не включает света. Ей приятно посидеть в темноте, подышать сытым воздухом осени. Посеребренная сединой прядь волос спустилась на лоб. Шалунишка-ветер ворошит её. За деревней, у речки, заиграл баян. Робкий голос девушки повел мелодию. И вот второй, более сильный голос взял, подхватил песню:

Наглядись, зорька, в реченьку,

Пока речка не вымерзла…

«Это Танюшка Смирнова выводит. Вот и она провожает своего Эдика в армию. А помнит ли она, как прибежала на луг с похоронкой?» – думает Мария.

…Ты, хорошая девушка,

Насмотрись на любимого: