– Ну, раз готовы… Тогда зачем его вообще брать? Пусть сам в милицию придет, прямо в кабинет и без оружия, здесь и повяжем. Как говорится, без шума и пыли. Чего так смотрите? У него машина под окнами стоит, застрахована, я уже в Госстрахе поинтересовался. Если ее угонят, он куда с заявлением пойдет? Ну что, организуете преступление по статье сто сорок восемь – один[18], соучастники?

В двухэтажное, недавно отремонтированное здание четвертого отделения милиции на улице Орджоникидзе ровно в десять часов вошел небогато одетый мужчина ниже среднего роста, лет сорока. Круглое лицо и какая-то по-детски наивная улыбка придавали ему вид мирный, даже застенчивый.

Мужчина вежливо поинтересовался у дежурного, где и как подать заявление, поднялся на второй этаж, к кабинетам уголовного розыска. Вот и седьмой кабинет, культурно постучался, открыл дверь… Нет!!! За столом сидел Земля! Почему-то первым вспомнился позывной, только потом имя – Гена. С которым не раз прикрывали друг другу спины, делили жалкие остатки сухпайка. Это поразило настолько, что и в голову не пришло сопротивляться, когда сзади скрутили руки, ставшие вдруг непривычно слабыми, обыскали, надели наручники и посадили на стул.

Сзади раздался знакомый голос:

– Ну здравствуй, Гарун. Не думал я, что с кем-то из вас придется вот так встретиться.

Александр Ильич?! Командир?! Господи, как же так? В кабинет вошли какие-то люди, что-то пишут, зачем-то раздели, всунули в какой-то спортивный костюм. Кто? Зачем? Это все было неважно. Важно – что напротив сидели те, кого всегда называл друзьями, кого, не задумываясь, прикрывал в боях. Сейчас они были по другую сторону стола, словно по другую сторону линии фронта. Что же, раз они против него, то он против них. Не сдаваться его учили. Никогда и никому.

– Жамнову ты убил?

– Не докажете, – усмехнулся Гарун.

– Даже и не попытаемся, – согласился Гена. – Сегодня до конца дня ты сам все расскажешь, со всеми подробностями. И доказательства предоставишь. Или сомневаешься?

Неожиданно для Щербатова, задержанный спорить не стал, сдулся, словно проколотый мячик.

– Если сейчас отвечу, это что-то изменит?

– Нет, – твердо ответил Александр Ильич. И коротко скомандовал: – Увести.

Когда задержанного увели, в кабинете остались Щербатов, Кузьмин и Гена.

– Мужики, вы чего с ним делать собрались?

– Что, не любишь пытки, мент? – грубо и зло ответил Кузьмин. – Вроде как сам нигде и никогда? Мне-то сказки про розыск не рассказывай! Что, всю жизнь в белых перчатках работал?

– При чем здесь мои белые перчатки? Вы что, всерьез в раскаяние верите? Его же прокурорские допрашивать будут! Он перед ними в полный отказ пойдет, слова под признание не скажет. Это же убийца! Душегуб! Ему не на чем со следствием торговаться.

– Конечно, не скажет. По своей воле – ни слова. Но дело передано в Следственный отдел КГБ, а там он расколется как миленький. Впрочем, успокою твою тонкую душу – не будет никаких пыток. Слава богу, на дворе конец двадцатого века, есть и другие методы. И этот Гарун о них знает. Поэтому завтра у меня на столе будет полный расклад по убийствам в Малаховке. Приходи вечером – вместе почитаем.

С утра Щербатов мотался с наружкой – очень уж хотелось самому посмотреть, как поведет себя Ара-Морячок после того, как поймет, что пропал его киллер, не выполнив работу.

Судя по тому, как звонил он на квартиру Гаруну несколько раз, откровенно наплевав на конспирацию, нервы у объекта оказались не железными. Около десяти утра из коттеджа вылетела «девятка»[19], которую через час зафиксировали у дома убийцы. Молодой вертлявый паренек пообщался со старушками, сидевшими у подъезда, после чего из ближайшего автомата позвонил хозяину, сказав лишь одно слово: «Приняли».