И, как тогда при встрече с Апеллесом, вручившим ему папирус из царской ставки и назвавший его новое высокое звание, так и теперь, еще до разговора с Лисием он был ошеломлен новым еще более высоким военным чином, присвоенным ему Лисием.

И, как тогда, при получении папируса от Апеллеса, в нем вновь проснулась тревога перед новой неизвестностью.

Он умылся, тщательно сбрил бороду, густо покрывшую лицо, за несколько дней езды. Надел новый роскошный мундир. Отодвинул в левую сторону золоченую рукоятку меча. Заглянул в большое, хорошо отполированное бронзовое зеркало, и не поверил своим глазам.

Перед ним стоял, не опытный боевой офицер, а преуспевающий штабист, один из тех легковесов, которые всегда хищной стаей кружатся вокруг сильных мира сего, и которых он бесконечно презирал.

С новой силой его охватили тревожные предчувствия. Но глубокая убежденность в необходимости довести до конца свою миссию и открыть перед Лисием, а если понадобиться, и перед самим царем, всю серьезность надвигавшейся парфянской опасности и его, Силоноса, стратегию по устранению этой опасность.

Эта убежденность не покидала его, опытного боевого офицера, но не стоящего перед ним штабного карьериста.

— Впрочем, как говорят в Фессалии, не по диаметросу кувшина определяют вкус вина, но по тому, что содержится в кувшине. И он, успокоившись, вышел из отведенной ему комнаты. Он был готов к осуществлению задуманного.

В огромном, сверкающем золотой отделкой зале, он увидел Лисия. Тот восседал в просторном, украшенном слоновой костью, кресле.

Силонос уже однажды встречался с этим могучим властелином, но не узнал его. Военный мундир верховного главнокомандующего имперской армии сиял плотными рядами золотых пластин. На шлеме, помимо знаков имперского отличия, четко видны были крупные драгоценные камни.

Силонос приветствовал высшего военного офицера, как того требовали правила этикета когда-то изученного им в военной академии. Лисий молча кивнул и пристально посмотрел на стоявшего перед ним офицера. Затем велел всем выйти из зала. Указал Силоносу на стоящее рядом кресло.

Они остались вдвоем, и Силонос был этому рад. Пришел его час. Теперь он сможет доложить Лисию свой план, не утаивая никаких подробностей. И история Империи получит новое развитие, не без участия его, боевого греческого офицера, потомка Гефестиона, соратника легендарного императора и великого полководца Эллады Александра Македонского.

Предлагаемый мною план, — начал Силонос с хорошо скрываемым волнением, — базируется на стратегическом положении Империи, сложившемся за последние годы.

Он напомнил, что Парфия, как и Бактрия, получившие значительную долю самоуправления еще при императоре Александре Великом, со временем начали злоупотреблять оказанным им доверием. Этому обману способствовало и то, что высшие круги зависимой от нас страны, с пониманием и должным уважением относились к принципам великой эллинской культуры.

— Среди этой части парфянского общества, — продолжал Силонос, — как известно, утвердился греческий язык, а божественный Геракл принят ими как символ поклонения. Известно также и то, что основная масса парфян остается верной персидскому языку. И поклоняется вовсе не Гераклу, но своему божеству — Митре, зароастрийскому символу солнца.

Новые, отрицательные для нас изменения в Парфии, начались с восхождением на престол царя Арсака 1, — сухо комментировал Силонос, — ему удалось, не вызывая подозрения наших властей, значительно расширить рамки самоуправления, вплоть до создания регулярной армии.

Лисий внимательно слушал, изредка отвлекаясь, чтобы сделать какие-то пометки на лежавшем перед ним папирусе.