— Да, я знаю о Септуагинте — тщательном переводе вашей Торы на греческий язык. Этот перевод был осуществлен семьюдесятью иудейскими мудрецами по личному указанию Александра Македонского и вошел в золотой фонд Александрийской библиотеки в Египте.

— В словах Силоноса прозвучала плохо скрываемая гордость. — Лишь зная и уважая историю, культуру и обычаи своего народа, — продолжал он, — можно по достоинству оценить историю и культуру другого народа, связанного с нами на протяжении многих столетий.

— Это так, — согласился рав Нафтали, — хотя наши цивилизации различны, мир ваших богов — это обожествленный мир вашего свободного народа, верующего в свое могущество, в свои силы в правоту свершаемых им деяний.

— Мы же, — продолжал Нафтали, — в известной степени ваша антитеза, мы вышли из рабства, и становление нашей свободы сопровождалось откровением, или, если позволите, рождением неизвестных ранее великих принципов, зафиксированных в десяти заповедях. Принципов понятных и близких подлинным эллинам.

— Согласно нашей иудейской вере, каждый человек создан по образу и подобию Всевышнего и содержит в себе целый мир. Всемогущий передал через Моше-рабейну 613 заповедей, указывающих человеку как распоряжаться этим миром. Но только сам человек волен, распоряжаться этим миром, как и самим собой.

Нас нередко обвиняют в том, что мы — варвары среди варваров, — продолжал Нафтали, — и все из-за того, что в любой человеческой среде — мы другие. Но это отличие не зависит от нас. Оно заключено в наших традициях, в наших обычаях, в нашей безоговорочной вере в единого Бога.

— Да, я это знаю, — насупившись согласился эллин. И он вспомнил кровавые усилия Апеллеса направленные на то, чтобы искоренить иудейские обычаи и верования.

— Вы имеете в виду брит-мила? — спросил Силонос, используя именно это ивритское слово.

— И брит-мила тоже, — согласился Нафтали. — Но кроме этого важнейшего признака, свидетельствующего о заключении Союза с Всевышним, нам подарено счастье еженедельно праздновать царицу Субботу. День молитв и день священного отдыха.

— Это верно, — произнес в глубоком раздумье Силонос, — в наши мрачные дни рабства, еженедельный отдых — это дерзкий вызов обществу. И это я успел хорошо усвоить в Иудее. Люди исправно платили кем-то названные "праздничные субботние штрафы", их избивали, отсекали головы, но в этот день они не выходили на работу.

Силонос расслабил пояс. Снял меч. Осмотрел помещение синагоги и увидел множество глиняных сосудов, сконцентрированных в угловой нише. Узнал кубки, созданные в мастерской Эльазара и разрисованные рабыней Эстой.

…Где они теперь? Что с Шифрой?

Думая не раз об иудейской девушке, он уже не скрывал перед собой, что она прочно вошла в его жизнь. И её отсутствие лишь подчёркивало её постоянное присутствие в его мыслях и чувствах.

Будучи реалистом, он понимал, что этот период его жизни пройден. А пройденное не возвращается даже в мифах. Тем не менее, непонятная надежда продолжала в нем жить. Продолжала волновать его мятежную душу. И не эта ли надежда привела его, гордого и независимого эллина, в эту синагогу — Дом собраний варваров, к которым принадлежала Шифра?

Видя, что Силонос глубоко задумался, Нафтали заволновался. Не обидел ли он неосторожным словом гостя? Он этого совсем не хотел. Но может он, Нафтали, ошибается и его многолетний опыт общения с людьми, раскрыл перед ним волнение души этого честного, прямого и мужественного человека. Это предположение вызвало у раввина ответное волнение, он потянулся к эллину в стремлении восстановить утерянное равновесие. Он раздумывал.