Это было днём, после обеда. Штора резко одёрнулась в сторону. Мачеха смотрела, сердито сдвинув брови.

– Зинаида подойдите и заберите у неё книгу!

Зинаида повиновалась. Я встала, готовясь к очередному приговору мачехи, опустив глаза.

– Как ты посмела брать мои книги! Ты ещё ничего не смыслишь в этом! – крикнула она, не сдержавшись – Если ты так этим интересуешься, я отправлю тебя туда, где тебе об этом подробно расскажут.

– Простите, меня интересуют только рисунки, я даже не читала…

– А скоро придётся – прошипела она, стиснув зубы – Заприте её в чулане!

– Нет! Пожалуйста, только не в чулан!

Зинаида, молча, вела меня в чулан. Я ненавидела её за это, как можно быть такой бесчувственной старой девой! Я ещё не понимала, что она не могла перечить хозяйке, она была таким же пустым местом, как и я. Через щели чулана проникали тонкие лучики света. Я боялась, что пауки спустятся мне на голову и поползут за шиворот, я кричала и задыхалась от плача, но никто не выпускал меня. Я слышала, как смеется моя сестрица и брат. Ну чем он может быть лучше неё, я ошибалась на его счёт, всё это семейство просто мерзкая саранча. Сколько раз уже я была здесь и наблюдала часами, как маленькие частицы пыли, видимые на просвет, поднимаются вверх к черному потолку чулана. Вот и наступил тот день, когда я впервые молча, снесла это наказание. Зинаида как всегда открыла дверь в положенное ей время. Я стояла, смотря ей прямо в глаза, и не двигалась с места. Я чувствовала её оцепенение, я смотрела на неё и представляла как все те пауки, которых я так долго боялась, ползут своей бесчисленной толпой на неё, обвивая своими лапами её тело, и залазают в её уши и ноздри. Наверно мой вид был ужасен в ту минуту. Мне уже были не интересны её сказки, и я теперь не заходила к ней во время глажки. Я видела, как она говорила с Леонорой, и думаю обо мне. Ведь это так плохо для ребёнка побороть свой страх. Возможно, они обсуждали то, что в скором времени я выросту и стану неуправляемой, может они чувствовали растущую в моём лице угрозу. Да я понимала это, ведь мне было уже почти восемь лет. Но что могла сделать? Девочка, потерявшая сначала мать, потом отца и в итоге находящаяся в своем доме, словно в тюрьме. Вскоре наступил роковой для меня день и все мои представления о том, что умрет Леонора или я сама оказались пустыми и глупыми.

1863 год. Мне исполнилось восемь лет. Я мечтаю стать взрослой и уехать в Петербург из Свенцян. И да, мечты частично сбываются. Я уехала из Свенцян, но не в Петербург, а в ещё более отдаленное и серое местечко с ещё более суровыми законами. Какое мучительное ощущение для маленького существа – чувствовать себя покинутым в этом огромном мире, покинутым на произвол судьбы, осознавать, что возвращение уже невозможно, никто не ждет меня дома, да и дома у меня уже нет. Иногда в перерывах между паническим страхом неизвестности меня согревал тлеющий уголек гордости. Иногда мой страх возобладал над всем моим маленьким существом, и мне не было спасения. Наконец я заставила себя смириться со своим положением. Достопочтенные монахини-воспитательницы мне пояснили всё слишком доходчиво.

Однажды утром я проснулась от резкого движения пальцев теребивших меня за плечо, они впились в меня как сухие твердые ветки, я привстала с постели, другие девочки, жившие со мной в комнате, ещё спали. Надо мной стояла монахиня в своём темном одеянии и строго смотрела на меня, что-то говоря. Её слова протяжным гудением отражались в моей голове. Я поняла, что она хочет. Чтобы я, одевшись, следовала за ней. Не умываясь, я пошла за ней по длинному холодному коридору, ведущему из жилого корпуса в учебный. Спит ли вообще эта женщина и является ли она таковой? Мне хотелось знать, посвятила ли она свою жизнь Господу добровольно или же её вынудили обстоятельства. Возможно, её выперли из дому, так же как и меня. Она шла твердой походкой, подошва на левой ноге была косо стерта, она явно косолапила, но нисколько не смущалась того. На вид ей было лет пятьдесят, но думаю, если бы она оделась как обычная мирянка, то выглядела бы по-другому, скорее всего моложе. Она всё время оборачивалась и бормотала себе под нос, ругая меня за медлительность. Меня бил озноб и я точно нахохленный воробей вприпрыжку поспевала за ней. В учебном корпусе мы поднялись на второй этаж и зашли в класс, там за учительским столом сидела старшая воспитательница, погруженная в глубокий мыслительный процесс над ворохом бумаг. Она спустила очки на кончик носа и оглядела меня как-то недовольно.