Ловко все устроено, и работы продолжаются до сих пор. Прямо сейчас можно наблюдать, как пятеро мужчин перетаскивают мраморный блок, уложив его на примитивное подобие низких салазок. Чуть дальше такой же блок затаскивают на вершину строящейся стены, которая должна сдерживать прорвавшихся за первую баррикаду. Все делается вручную, при помощи простейших рычагов, веревок и пандусов из тонких ровных бревен. Где такие смогли заготовить при здешнем скудном лесе – загадка. Скорее всего, пришлось тащить издали, что добавило трудностей.

Тяжело, трудоемко, сложно. И ради чего все это?

На вид вроде как грозная крепость, в ней можно легко разместить хоть тысячу человек. Но склоны вокруг почти лишены зелени, лишь голый осыпающийся камень, о́зера и реки́ не наблюдается, непонятно даже, откуда воду берут, не говоря уже о рыбной ловле.

Отличное место, чтобы эффективно воевать. Но чем здесь заниматься кроме того, чтобы отбиваться от нападающих?

Абсолютно нечем. Разве что голодать и умирать от тоски.

Ноль перспектив.

Помещение, куда привели Рогова, было под стать всему остальному. Стены из тех же мраморных блоков, кое-где сохранились фрагменты штукатурки или, быть может, скрепляющего раствора. Потолок давно обвалился, все обломки люди вынесли, расчистив площадь, а крышу устроили по технологии дикарей: из тростниковых связок, жердей, коры и глиняной обмазки. Выглядело это столь же неуместно, как соломенный шалаш на вершине современного небоскреба.

Старшего здесь называли странным прозвищем – Огай[4]. Все, что Рогов сейчас мог о нем сказать: с виду мускулатурой не блещет, да и рост не очень, зато рукопожатие заставляет жалобно трещать кости. Жилистый и резкий мужик лет тридцати пяти, хотя точно сказать трудно. Похоже, чистокровный кореец или кто-то им родственный, а несведущий человек вроде Рогова может сильно ошибаться, пытаясь определить возраст азиата.

Покончив с коротким ритуалом жесткого рукопожатия, Огай указал на колченогий стул, сделанный из обрезков жердей, полосок лыка и кожаных ремешков. Все те же туземные технологии, но теперь примененные не к жилью, а к мебели.

Хотя мебель здесь – слишком громкое слово. В берлоге у самого дикого медведя и то обстановка приличнее.

– Рогов, говоришь? Ну а звать тебя как?

– Роговым и зовут. Или даже просто – Рог. Но обычно Рогов, привык уже.

– А чего так?

– Ну у тебя, думаю, имя тоже не Огай.

– Моим так удобнее. Нравится людям, не могу им ни в чем отказать. Вы, я вижу, не только что с гор спустились. Хорошее у вас оружие.

– Это трофеи. Повезло в последней драке. Давай не будем ходить вокруг да около. Вашу историю я приблизительно знаю, ситуацию понимаю. Расскажу нашу, как и где живем, какие намечаются перспективы, а потом поговорим нормально. Я ведь не просто языком почесать пришел.

– Ну давай, я внимательно слушаю.

И Рогов рассказал. Очень скудно поведал о самом начале своих злоключений, то есть о горном периоде. Чуть более расширенно – о тех днях, когда только-только спустились на земли ваксов. Ну а потом уже подробно о битве за поселок, о его обустройстве, о непрекращающихся стычках с дикарями, о попытках наладить сельское хозяйство и прочем. Собеседник слушал молча, если не считать его забавной привычки все время повторять слово «ага» к месту и не к месту, обычно просто себе под нос. Закралось подозрение, что именно из-за этого он обзавелся таким прозвищем – созвучно ведь.

– В общем, Огай, не буду юлить. Говорю прямо: будет лучше для всех, если вы переберетесь к нам. Людей у нас больше, но все равно не хватает. У вас меньше, и вам гораздо труднее приходится, плюс местность – хуже не придумаешь. Как вы тут выживать собрались – не представляю.