Зона, из серии специально оборудованных на севере Воркутинского бассейна, с самыми неудобными местами обитания и наиболее тяжелыми условиями работы.

Нас, «контриков», по-видимому, зауважали. Нас стали бояться и решили отделить от прочего «уголовного элемента».

Здесь, в одном из самых захолустных уголков Воркутинского угольного бассейна, где в излучине речушки было все, будто природой специально предусмотрено: архитекторами, строителями, администрацией, еще доведено до совершенства, для того, чтобы жить и работать было трудно, неудобно, сложно, а подчас и просто опасно. Собрано все, что делает жизнь человека невыносимой: и недостаток кислорода дальнего севера, и неуравновешенный климат приморского Заполярья, где сплошная голая тундра без лесов открыта всем ветрам, и поистине каторжные условия существования.

Для нас освободили старую неудобную зону, еще усилили ее режимными прибамбасами. Оставили без изменения старые бараки, вросшие в покореженную судорогами вечной мерзлоты землю. Собрали обслуживающий персонал и надзорслужбу из тупых, ленивых и конечно же грубых служак, которым не нашлось места в других поселках Воркуты.

Да и откуда же взять было умных, тактичных для тех краев? Кто же еще поехал бы добровольно работать туда, в поселок Аяч-Яга, где условия и для вольнонаемных мало чем отличались от тех, в которых приходилось жить заключенным?

Шахтеры – специалисты, асы своего дела, собранные по признаку политического недоверия к ним из других лагерей комбината, жаловались, что все три шахты управления похожи на крысиные норы. Работать навалоотбойщикам приходилось лежа, пробираться вдоль по лаве «по-пластунски».

Уголь скверный, условия его выработки и того хуже.

Эти шахты, после открытия новых, с мощными пластами и коксующимися углями, хотели законсервировать, да, пока не разрешало министерство.

Для нас было совершенно безразличны все эти усиления режима и бдительности надзирателей и охраны. Наплевать на то, что зона огорожена сооружением из столбов высотой почти в полную сосну, а по ширине «запретная зона» в несколько раз превышала все виденные нами доселе, и что конвой состоял из солдат с проверенной благонадежностью и особого набора.

Совсем не существенно было и то, что на вышках дежурят по двое солдат с телефонной связью с вахтой и при передаче дежурств они обзывали нас всякими нехорошими словами и не просто сами по собственной инициативе, а согласно официальному уставу режимной службы.

Да дежурьте вы себе хоть по десятку на каждой вышке и плюйте в нашу сторону при смене караула – докажете только свою дикость нравов, а нам от этого хлебная пайка не добавится, кислее не станет!

Слава Тебе Господи, что не догадались в бараках на ночь запирать, как во многих спецлагах! Слишком большой был лагерь, трехсменная работа, да снежные заносы помогли нам на этот раз.

Однако мы все еще с детства воспитаны с твердым убеждением, что на севере без меховой одежды не прожить никак, там человек без меха обречен. А у нас были только старенькие бушлаты на вате, да валенки «тридцать третьего» срока.

Убеждены были также в том, что питаться там необходимо мясом, сгущенкой, да шоколадом досыта… А мы жили вечно голодными и кусок соленой, «кожемитовой» рыбы был главной пищей, дающей белок организму, а кусок хлеба да перловая каша – источником силы и здоровья.

А вот ограничения в переписке для режимного лагеря – это уж внеочередное ущемление наших интересов и очередная подлость тюремщиков! Бессовестное лишение людей единственной радости в их судьбе кому-то видимо доставляло удовольствие.