На той неделе последние гости разошлись уже далеко за полночь. Ликвидацией неприятных последствий званого ужина Джеймс занялся с удивившей Соню своим запалом яростью, принимая во внимание, что созвать полный дом своих коллег из Сити и их крикливых жен было, как обычно, его решением. Она тоже не приходила в восторг от перспективы намывать бокалы, слишком хрупкие для посудомоечной машины, вытряхивать пепельницы, забитые тлеющими окурками, счищать с тарелок намертво налипшие на их стенки остатки зеленого супа, сводить со скатерти разводы от кларета, а с белых льняных салфеток – идеально повторяющие форму губ отпечатки помады. Кто-то из гостей пролил на ковер кофе и ничего не сказал, а на бледной обивке кресла расплылось пятно от красного вина.

– Какой смысл платить уборщице, если нам самим приходится драить посуду? – вспылил Джеймс, принимаясь оттирать особенно неподатливую сковороду с такой силой, что вода приливной волной выплеснулась за края раковины. Хотя его гости пили умеренно, Джеймс себя в спиртном не ограничивал.

– Она работает только по будням, – отозвалась Соня, подтирая лужу грязной воды, растекшейся озерцом у ног Джеймса. – Ты и сам это знаешь.

Джеймсу было прекрасно известно, что по вечерам в пятницу уборщица не приходит, но это не мешало ему задавать один и тот же вопрос всякий раз, когда он оказывался у раковины, сражаясь с упрямыми разводами.

– Чертовы ужины, – ругался он, занося третий по счету поднос, заставленный бокалами. – Зачем мы их вообще устраиваем?

– Потому что сами на них ходим, и потому что ты любишь принимать гостей, – спокойно ответила Соня.

– И так по чертову кругу, это хочешь сказать?

– Послушай, мы теперь еще долго можем ничего не устраивать. Вон у нас сколько приглашений скопилось.

Соня знала, что дальше этот разговор лучше не продолжать и вообще держать язык за зубами.

К часу ночи тарелки выстроились в посудомоечной машине в идеальном порядке – слева направо, как шеренга солдат. До этого они с Джеймсом, по обыкновению, поспорили, нужно ли перед загрузкой ополаскивать тарелки, чтобы смыть с них остатки соуса. Победителем вышел Джеймс. Нарядный вустерширский фарфор уже поблескивал в гудящей машине. Сковородки тоже сверкали чистотой. Больше Джеймсу и Соне говорить было не о чем.

В Гранаде отход ко сну выглядел совсем иначе. Соне нравилось лежать на этой узкой кровати одной, быть наедине со своими мыслями. Ее охватило необыкновенное умиротворение. В немногочисленных доносившихся до нее звуках было что-то жизнеутверждающее: внизу протарахтел мопед, в узкой улочке гулко отдавался приглушенный разговор, отраженный стенами зданий, а рядом тихо посапывала ее самая закадычная подруга.

Несмотря на все еще пробивающийся в комнату свет уличного фонаря и едва развидневшееся небо, предвещавшее скорый рассвет, сознание Сони наконец погасло, как задутая кем-то свеча, и погрузилось в темноту. Она заснула.

Спустя всего несколько часов женщин разбудил настойчивый звон будильника.

– Проснись и пой! – наигранно бодрым голосом воскликнула Соня, вглядываясь в циферблат стоящих на прикроватной тумбочке часов. – Пора собираться.

– Еще только восемь, – простонала Мэгги.

– Ты часы не перевела, – ответила Соня. – Сейчас девять, а там мы должны быть в десять.

Мэгги натянула простыню повыше, закрывшись с головой. Соня тем временем встала, приняла душ и вытерлась застиранным шершавым полотенцем. К двадцати минутам десятого женщина уже была одета. Она приехала в Гранаду с определенной целью.

– Поднимайся, Мэгги, давай сегодня без опозданий, – увещевала она. – Я пока спущусь, кофе глотну, а ты одевайся.