Она описала школу, преподавателей и ночной клуб, где они применяли полученные знания на практике, и то, какие танцы они разучили.

– Мы танцевали сальсу, меренге и даже немного фламенко, – рассказала она ему.

Джек долил себе еще чаю. Мимо, как обычно, прогрохотал товарный поезд, и их чашки тихонько зазвякали о блюдца.

– Гранада такая красивая. И зачем только мама оттуда уехала? – спросила Соня.

Помешивая сахар в чае, Джек взглянул на дочь:

– Ее отъезд был как-то связан с гражданской войной. Как я понимаю, в то время многие уехали из страны.

– И что же, у нее ни разу не возникло желание вернуться?

– Думаю, нет. Так или иначе, она встретила меня, – улыбнулся он, и прожитые годы расчертили его немолодое уже лицо многочисленными морщинками.

– Ясное дело, встретила, – отозвалась Соня. – А я и представить себе не могу, чтобы ты переехал в Испанию.

Вообразить отца живущим где-нибудь за границей выходило с трудом. Жару он переносил плохо, еду любил только самую простую и никаким другим языком, кроме родного, не владел.

– А как же родных навестить?

– По-моему, у нее там никого не осталось.

Отец отвечал столь уклончиво, что Соня сразу поняла: напирать с вопросами будет без толку, тем не менее они погрузились в воспоминания о матери Сони. Обыкновенно Джек старался избегать долгих разговоров о Мэри. Хотя он и ухаживал за своей страдающей от тяжелого недуга супругой на протяжении пятнадцати лет, когда смерть все-таки забрала ее, это стало для него страшным ударом. Не знакомые с ситуацией люди при встрече с ним обычно считали, что ее мать умерла совсем недавно, – настолько свежей казалась его рана. Однако сегодня она почувствовала в себе смелость поговорить с ним о матери.

– Есть у меня кое-какое смутное воспоминание из детства, мне было тогда лет десять-одиннадцать, – задумчиво проговорила она.

– О чем?

– С каким неодобрением мама отнеслась к тому, что люди стали ездить в Испанию на отдых. И что, когда одна из моих школьных подружек вернулась оттуда и рассказала, как здорово съездила, мама аж до потолка взвилась.

– Да, я тоже это помню, – тихо ответил Джек.

– И как-то летом я спросила, не можем ли мы тоже туда съездить.

Джек живо вспомнил тот разговор. Пусть физически Мэри Хейнс была слаба, но на предложение дочери отреагировала бурно. Временами в ней проглядывал взрывной средиземноморский темперамент, и он накрепко запомнил ее пропитанные ядом слова.

– Да пусть мне лучше ногти повыдергают… Ноги моей не будет на той земле… пока этот фашист не сдохнет и не будет гнить в могиле, – выплюнула она.

Тогда Соня понятия не имела, кого ее мать обозвала «этим фашистом». Поначалу думала, может, с ее стороны было черствостью просить о поездке в такую даль, когда родителям едва удавалось наскрести денег хоть на какой-то отдых. Однако позже отец объяснил ей, в чем было дело.

– У власти сейчас по-прежнему Франко, – сказал он ей, пока мать не слышала. – Это он развязал гражданскую войну, из-за которой твоя мать уехала из Испании. Она его до сих пор ненавидит.

Этот разговор состоялся в 1974-м, а на следующий год Франко умер. Но даже тогда мать Сони не выказала ни малейшего желания вернуться в Испанию и никогда о ней больше не вспоминала.

Они выпили еще чаю, и Соня угостилась отцовским сахарным печеньем.

– Грустно, что она так больше и не увидела Гранаду, – размышляла Соня. – А испанский она не забыла?

– Забыла, вообще-то, со временем. Поначалу ни слова по-английски не знала, но помню, как однажды утром проснулась и поняла, что ей перестали сниться сны на родном языке. И разрыдалась.

Джек Хейнс не хотел, чтобы его дочь задумывалась о горечи, которую мать чувствовала вдали от родных мест. Он, как мог, старался, чтобы у Сони остались только самые светлые воспоминания о матери, и потому резко себя оборвал.