В конце улицы, там, где заканчивались магазины и вырастали безликие, выстроенные словно под линейку многоквартирные дома, перед Соней открылся прекрасный вид на зеленеющие за городом долины Веги, на ее тучные пастбища. Сверившись с картой, женщина повернула вправо и, миновав ворота, вошла в парк. Он раскинулся на несколько гектаров и представлял собой нечто среднее между скучным городским сквером и садом Елизаветинской эпохи с клумбами сложных геометрических форм: его песчаные дорожки тянулись мимо выложенных ломаной линией бордюров и низко подстриженных живых изгородей. Растения недавно полили: с бархатистых пурпурных лепестков хрустальными бусинками свисали капельки воды, а влажный воздух был напоен одуряющей смесью ароматов розы и лаванды.

Насколько могла судить Соня, это место было совершенно пустынным, если не брать во внимание пару садовников да двух седовласых мужчин, которые сидели на скамейке, прислонив трости к коленям. Они были полностью увлечены разговором и даже не взглянули на Соню, когда та прошла мимо; звук трубы, пронзивший воздух, их тоже нисколько не побеспокоил, хотя и разносился по пустому парку особенно гулко. Одинокий трубач не выступал (смысла в этом, учитывая скудное число гуляющих, не было), а так – просто использовал возможность поупражняться.

Согласно путеводителю, усадьба Сан-Висенте находилась в самом центре, и сейчас сквозь густую листву деревьев Соня могла наконец разглядеть очертания белого двухэтажного здания. Рядом теснилось нескольких человек в ожидании, когда откроются двери.

Дом, связанный с именем великого Федерико Гарсии Лорки, оказался куда скромнее, чем ей представлялось. В одиннадцать часов темно-зеленая входная дверь распахнулась и выстроившимся гуськом гостям разрешили войти. Их на испанском поприветствовала хорошо одетая женщина средних лет. Соне подумалось, что манеры выдавали в ней экономку: она держалась как хозяйка, но к дому, за которым присматривала, относилась с благоговением. От гостей ожидалось, что и те будут чтить его как святыню.

Познаний Сони в испанском хватило, чтобы уловить кое-что из речи, которую женщина выдала перед началом экскурсии: Лорка любил этот дом и провел здесь много счастливых летних дней; в доме ничего не меняли с того августовского дня 1936 года, когда он уехал в центр города искать убежище у своих друзей; после смерти поэта все члены его семьи оказались в изгнании. Гостей просили не пользоваться вспышкой; на осмотр дома дается полчаса.

У Сони сложилось впечатление, будто женщина предполагала, что посетители имеют представление о поэте и его произведениях, точно как экскурсовод в соборе ожидает, что туристы знают о том, кто такой Иисус Христос.

Дом, как и выданная информация, излишествами не баловал: белые стены, высокие потолки, на полу плитка. Души в нем было не больше, чем в окружающем его теперь парке. Трудно было представить, как за этим обеденным столом из темного дерева, окруженного жесткими стульями с высокими спинками, велись оживленные разговоры или как за этим громоздким письменным столом Лорка сочинял стихи. В витрине было выставлено несколько его рукописей: строчки, выведенные изящным кудрявым почерком, рядышком – тонко выполненные цветные рисунки. На стенах висели любопытные портреты и кое-какие наброски Лорки для театральных постановок, но вот понять, что он был за человек, представлялось решительно невозможным. Дом оказался скорлупой, пустой оболочкой, и Соня почувствовала разочарование. Старик в кафе говорил о поэте с такой страстью, к тому же она была немного озадачена тем, как слабо теперь ощущалось, что в доме когда-то жила целая семья. Может статься, все здесь навевало ей мрачные мысли, потому что она пришла сюда, услышав историю убийства поэта.