Даша начала бить его правой рукой, слабо и бессмысленно, вызывая у него только усмешку над глупыми ее потугами. Тем временем левая сосредоточенно искала нож. Нащупала, переложила в правую руку. Вожак все сильнее сжимал ее горло. Она почувствовала, как сознание покидает ее. Со всей силой она ударила ножом по его руке, сжимающей горло. Удачно ударила тыльным концом ножа, не причинив ему никакого вреда. Потная рука, не найдя сцепления, проскользнула бы по мокрой рукоятке и Даша глубоко изрезала бы руку, если б лезвие оказалось в направлении удара.

То ли Вожак понял, что она добралась до ножа, то ли попытался поменять позицию теряющего баланс тела… на мгновение освободил руку, давая возможность ей не только свободно наполнить легкие воздухом, сделав несколько жадных вдохов, но и начать спасительный крик. Она перехватила нож правильной боевой стороной и со всей силы, теперь уже упираясь в тыльный тупой конец ножа, противодействуя скольжению к острию, воткнула его в то место, откуда доносилась сивуха. И приготовилась кричать. За бесконечно малую секунду до ее крика его рука клещами перехватила ее горло. На этот раз сознание оставило ее.

Последнее, что тенью скользнуло в ее увядании, был крик. Крик раздался сам по себе, безо всякого ее усилия, безупречный по истошности, отчаянию и пронзительности.

Праматери не ждут, когда мы обратимся к ним за помощью. Они всегда внутри, на страже, на своем праматеринском боевом посту, дают нам силу, когда она растрачена до последнего сведенного волокна мышцы, пустого глотка сивушного зловонного воздуха, когда под нами разжигают хворост, ветки и бревна.

Как только мы начинаем взывать к помощи случайных посторонних, мы предаем веру в них, а значит, в себя.

***

Крик раздался сам по себе, безо всякого ее усилия, безупречный по истошности, отчаянию и пронзительности. Таким криком не молят о пощаде. Таким криком поднимают горожан к крепостным стенам.

Вероятно, именно так она и кричала бы, если смогла заставить выдавить крик из груди, но она не могла. Кричала голодная девочка, не проронившая ни единого звука за последние пять дней и за месяц до тех пяти последних дней.

Вагонные обитатели услышали не только крик голодного ребенка, но и стоны Вожака, сидящего рядом с Дашей, в беспамятстве лежащей рядом, почти наполовину свесившейся из вагона, залитая чужой кровью..

Ночь осветилась спичками, свечками и даже керосиновой лампой, неизвестно как пробравшейся в вагон. Переодень Лицо и Желтый Клык стояли на железнодорожной насыпи не отваживаясь взобраться назад или даже приблизиться к вагону. Полусонные женщины с широко раскрытыми глазами и воплями бросились к Даше, оттащили ее вглубь вагона подальше от дверей и начали приводить в чувство и дыхание, остальные плотно обступили Вожака, пока тот без сопротивления, извиваясь, выползал из вагона не без помощи корешей.

***

Она подвела меня к чудесной, переливающейся взблесками огня, чайным ароматом, розовыми жемчужинами, желтыми кудрями многоцветной аллее роз.

– На этом месте было здание старого вокзала. Его снесли, взамен построили новое, когда ты был совсем еще ребенком, – сказала она.

– Я помню, как его строили, и даже помню старый вокзал.

– Значит, ты помнишь, что было на месте этих роз.

– Конечно, помню. Зал ожидания с огромными высоченными окнами.

Я любил находить на стеклах изображения животных и растений, когда стекла долго не мыли. А однажды наблюдал, как их мыли. Что это было за зрелище! Змеи превращались в облака. Вялая поникшая георгина, изменив направление движения стрелки времени на противоположное, неожиданно помолодела и набросила на себя халат из мыльной пены.