Однажды я ехал с приятелем в Дом писателя. Неожиданно на Литейном проспекте трамвай остановился – на межпутье, поддерживая друг друга, расположились трое молодых людей с бутылками в авоськах. Остановился и встречный трамвай – троица веселилась широким фронтом, занимая и параллельные рельсы. «Тот, длинный, – Довлатов», – сообщил приятель. А второй раз – в день освобождения из-под стражи Володи Марамзина, моего приятеля по ЛИТО. Марамзин, кроме литературной одаренности, славился особой сексуальной одержимостью, чему в немалой степени способствовала яркая внешность – черноволосый красавец с живым призывным взглядом обольстителя, к тому же отчаянный буян и забияка. Известен факт, когда Володя швырнул чернильницу в директора издательства «Советский писатель» Кондрашева – тот чинил зловредные препятствия прохождению рукописи. Случай казался логическим продолжением рассказа Марамзина «Я с пощечиной в руке», написанного в гротескном гоголевском стиле, – о том, как маленький человек пытается отомстить за обиду и «таскает» к обидчикам пощечину, никак не решаясь ее применить… Это в рассказе, а по жизни Марамзин своей пощечиной воспользовался – Кондрашев подал в суд, однако сам почему-то на заседание суда не явился…

«Кому суждено быть повешенным, тот не утонет». Марамзин все-таки «попался». Его довольно долго держали в СИЗО по обвинению в связях с иностранцами, в клевете на СССР. Но формальным поводом для привлечения к ответственности послужил рассказ Марамзина «Тяни-Толкай», воспринятый как поклеп на доблестные службы госбезопасности. Состоялся суд. Марамзину впаяли пять лет… условно. «Мягкость» приговора предполагала дальнейший отъезд из страны. Что Володя и сделал. Я был у него в гостях в Париже, в самом центре, на улице Фуше. Володя оставался все тем же добрым, ироничным, хлебосольным. Но стал преуспевающим бизнесменом. Литературу практически забросил, а жаль…

После оглашения приговора суда Володя покинул здание на Фонтанке, сел с женой в мою машину, намереваясь заехать в храм Преображения Господня, что на улице Рылеева, прицениться – сколько будет стоить церковное венчание. Сидя в кутузке, он так «нарисовал» себе свой первый поступок на воле. К «жигулю», вместе с другими молодыми людьми из «группы поддержки», как мне кажется, подошел и Довлатов. Пожалуй, вот все мои встречи с ним…

И вот теперь, в Нью-Йорке, я увидел Довлатова в третий раз. В цокольном этаже здания разместился книжный магазин. Между двумя витринными стеклами, засиженными пятнами книжных обложек, на светлом камне простенка рельефно рисовался красивый Сережин профиль в надвинутом на лоб плоском кепи. По-прежнему он казался выше всех в пестрой толпе прохожих. Мы сердечно обнялись, словно были знакомы всю жизнь. Письмо Меттера обрадовало Довлатова – в те времена письма в Америку шли долго и как-то хромая, а тут свежая весточка, хранящая еще запах Ленинграда…

Первым делом мы зашли в винный магазин. В высоченных стенах магазина, излучающих сияние бутылок, Сергей углядел то, что нужно. Я тоже прикупил какую-то флягу. «Закуска у них есть всегда». Довлатов отмеривал длинными ногами дорогу к подъезду, в котором среди многих офисов разместилось и бюро Русской службы радиостанции «Свобода».

Встретили нас тепло. В тесном кабинете Юрия Гендлера – руководителя бюро – собрались сотрудники: благообразный, бородатый Петр Вайль, тонкий, с «лермонтовским» обликом Саша Генис, прямой, с настороженно вытянутой шеей Аркадий Львов. Пришел молчаливый поначалу, фундаментальный Борис Парамонов – энциклопедист и златоуст. «Принес свою закуску как символ независимости, – шепнул мне Довлатов, – через стенку чует выпивку». Потом я разговорился с Парамоновым, бывшим ленинградцем: он жил когда-то недалеко от меня, в соседнем доме…