– А все из-за того, мой друг, что на войне у нас совесть чистой оставалась. Правительство нам заранее подписало индульгенцию. Но потом ты согласился работать с новым режимом, а я нет. И теперь рано или поздно придут за нами обоими. Но я пойду на встречу с Богом со спокойным сердцем, а ты нет. Именно поэтому мне в своей душной комнатушке в общежитии спокойнее, чем тебе в своей прохладной тюрьме. Но кто знает, возможно, я после встречи с этим загадочным Инквизитором исчезну навсегда. А твоей участью будет до глубокой старости сидеть и ждать, пока за тобой придут. Ждать и бояться. Не подумай, что хочу оскорбить тебя этим. Раз мы друзья, то обязаны честно все высказывать. Я пришел к тебе – иначе до верха не достучаться; но с твоей помощью это вполне реально.

– Знал бы ты, как сильно я не хочу звонить в его канцелярию. Потом ведь спросят, почему я за тебя ходатайствовал… Давай, может, что попроще сделаем?

– Нет, – настаивал я. – Мне нужно именно это. Тем более, ты же не профсоюзного активиста к нему отправляешь, возможно, он обо мне даже что-то слышал, раз уже два года на этом месте.

– Этого я и боюсь! Скажет еще, что я с вольнодумцем дружбу вожу. Ты же многое себе говорить позволяешь, а у нас все записывается. И поверь, никто про это не забывает.

– То есть ты мне отказываешь – после всего, что я сделал лично для тебя? – намеренно возмутившись, спросил я.

– Нет, не отказываю! Просто хочу, чтобы ты придумал нечто не настолько опасное и сложное, – отвечал он, отводя взгляд.

– А мне не надо проще. Я вот не искал простых и менее опасных путей, когда тебя раненного на себе вытаскивал…

– Молчи, прошу тебя, – вставая со своего кресла, виноватым голосом произнес мой фронтовой друг. – На совесть мою давишь. Я пытаюсь о ее существовании забыть, а ты напоминаешь. Видели бы мои подчиненные, как я перед тобой оправдываюсь – не поверили бы в реальность происходящего. Для них я другой. А ты мое лицо и душу еще без шрамов застал, вот и чувствую должок за собой. Дай мне минуту подумать.

С этими словами он встал и вышел из кабинета. Мой спутник, наблюдавший за происходящим из угла комнаты, обратился ко мне:

– Как ты считаешь, что он решит?

– Да ничему уже не удивлюсь, – тихо ответил я. – Не удивлюсь, даже если он предполагает, что все это – провокация. Будто бы я пытаюсь его подсидеть на столь завидном, для большинства, месте, и записываю весь разговор. Если он и правда так подумал, то вернется со взводом солдат, арестует меня и передаст как раз туда, куда мы и стремимся попасть.

– Он просто запутался. Жизнь подходит к концу, а он в ней себя так и не нашел. Вроде и должность шикарная, и уважение в своей среде, а счастья нет. Так что не думай о людях слишком плохо, – сказал мой необычный собеседник.

– Раньше я думал о них слишком хорошо, больше такой ошибки не повторю.

Но я оказался не прав, и был этому несказанно рад. Осталось в нем что-то человеческое, даже при такой работе. Через полчаса мой фронтовой товарищ вернулся, держа в руке пластиковый пропуск и тонкую папку с бумагами.

– Тут написано ходатайство и рекомендации от меня. Внутри континента действует на каждом КПП, в столице дает право на перемещение по всем уровням. Как зайдешь в здание Главного управления безопасности, найди отдел по борьбе с инакомыслием. Там предъявишь этот пропуск и скажешь, что хочешь получить визу на Большую Землю. Дальше тебя проводят в нужный кабинет. Но я бы, на твоем месте, туда не пошел. Если откажут, то, скорее всего, недолгий остаток своей жизни проведешь у них же в подвале.

– Не худший вариант. Хоть помогут мне мучения прекратить, – иронично заметил я.