– Привет, – улыбаюсь я, поправляя хвостик. – Ты проголодалась?

– Я поела хлопьев, – отвечает она, листая журнал.

– Знаешь, – мягко говорю я, – тебе не следует передвигаться без посторонней помощи.

Есть риск упасть, и ей об этом известно. Но, думаю, в ее ситуации я тоже проявляла бы упрямство. Трудно выдерживать необходимость того, чтобы другой человек помогал тебе делать элементарные вещи, например, ходить в туалет или мыться.

– На мне нескользящие носки.

– Мама, – произношу я строгим тоном и начинаю варить кофе, – ты же знаешь, что так не делается.

Она вздыхает.

– Сегодня утром я чувствовала себя хорошо. Я хотела двигаться самостоятельно.

– Будь осторожна, – прошу я.

– Салем, – тихо произносит она мое имя. Я стою к ней спиной, беру кружку для кофе и поворачиваюсь. – Ты ведь знаешь, что я умру, да?

Я опускаю голову. Я знаю. Джорджия знает. Мы все знаем.

– Да.

– У меня так мало времени, и эти последние дни я хочу чувствовать себя собой. Хорошо? – Я киваю и изо всех сил сдерживаю слезы, которые так и рвутся наружу. Это самое худшее – оплакивать кого-то, кто еще жив. – Я тут подумала, – продолжает она. – Мы могли бы испечь сегодня кексы. Раз уж я хорошо себя чувствую.

Мои плечи напрягаются. Я не пекла кексы с тех пор, как в последний раз готовила их для Тайера. После этого я к ним не притрагивалась, поскольку они напоминали мне о нем.

– Мы… мы могли бы испечь, да.

Я не собираюсь отказывать в просьбе своей умирающей маме.

– Давай испечем кексы из песочного теста. Они всегда были твоими любимыми. Наш сосед Тайер тоже их любит. Я всегда выпекала их понемногу, пока не заболела.

– Д-да, – заикаюсь я. – Я помню, он их любил.

Она внимательно смотрит на меня, и я выдерживаю ее взгляд.

– Он хороший человек. Ужасно, что ему пришлось пережить такую трагедию. Его бедный сын. Я бы на его месте переехала, а он до сих пор живет в этом доме.

– Мама, – пытаюсь я сменить тему, – тебе дать что-нибудь попить или что-то еще?

– Нет. – Она закрывает журнал и кладет его на стол. – Он косит мой газон, – продолжает она говорить о Тайере. Я не хочу о нем слышать. Не хочу знать. Это слишком больно, но я не могу сказать об этом маме. Стоя спиной к ней, я добавляю в кофе сливки и сахар. Руки дрожат, но я знаю, что с того места, где она сидит, этого не видно. – Он иногда заходит. Ему одиноко, и мы выпиваем…

– Он тебе нравится? – Вопрос вырывается прежде, чем я успеваю спохватиться, и я тут же морщусь.

Даже не хочу представлять Тайера, ухаживающего за моей мамой. Меня стошнит.

– Господи, да нет же! – Она смеется, но смех переходит в кашель. Я сажусь напротив и внимательно наблюдаю за ней, чтобы убедиться, что она в порядке. – Но мне приятно, что есть с кем поговорить. Ты переехала на другой конец страны, Джорджия занята работой и семьей. Мне нужен был друг.

– Я рада, что вы были друг у друга.

Проклятый Тайер Холмс. Значит, разговаривать и дружить с моей матерью он может, а со мной нет?!

Я думаю о том, сколько времени я потратила, пытаясь убедить его открыться мне. Я знала, что он меня любит, как и я его, но, видимо, этого было недостаточно, и я оставила попытки. Я не могла в одиночку исправить то, что сломалось. Ему тоже нужно было приложить немного усилий, а он этого не сделал.

– Когда мы испечем кексы, отнеси ему несколько штук.

Я стучу пальцами по столу и заставляю себя улыбнуться.

– Звучит здорово.

Прошло шесть лет. Я должна была его забыть. Идти дальше своей дорогой.

Но вряд ли можно уйти от своей единственной настоящей любви.

Салем

На кухне пахнет кексами, и я солгу, если скажу, что не поддалась слабости и не съела парочку. На вкус они такие же, как в моих воспоминаниях, и печь их было приятно. Это как езда на велосипеде. А я даже не позволяла себе осознать, как сильно мне этого не хватало.