Солнца не видно. Вскоре уже никто не помнил и не понимал, сколько дней прошло с тех пор, как это началось. Три? Пять? Восемь? Дней, недель. А может, мы уже родились в этой воде и скоро у нас вырастут необходимые плавники, чтобы навеки жить в водной стихии? Скорее бы они выросли, если это так. Иначе всякая плоть захлебнется, набухнет от воды, посинеет, вздуется, станет отвратительной.

Дети, которые вначале громко плакали, и женщины, которые несколько дней голосили, уже давно затихли. Как избитое плеткой животное, мы поняли, что ни плачем, ни криком делу не поможешь. И бежать некуда. Небо всюду пойдет за нами, не переставая лить на наши головы бесконечные потоки воды.

Всем холодно. Все мокры насквозь, и лучше оставаться голым, чем носить на себе тяжелые и мокрые одежды – шкуры или ткани. Но голым человек долго ходить не может. Он зябнет, его трясет, он сходит с ума от холода и страха. Плавники не вырастают, и чешуя не покрывает нашу плоть. Вместо этого мы синеем, как живые мертвецы, стучим зубами, как ожившие скелеты, и месим ногами грязь, не зная, куда бежать и что делать.

Старики поняли все первыми. Они сели на месте и, опустив головы, подставили костистые плечи холодным потокам. Они приготовились умирать. Даже если бы у нас были лодки, стариков никто бы не спасал. В таком ужасе не всякая мать уже помнит о своих детях. Если бы у нас были лодки…

И только теперь мы поняли, зачем так долго строил этот чудак такую громадину. Он был уже стар, и многие смеялись над тем, что не успеет достроить ее. В ответ он только смотрел, тихо и грозно, будто ему было уже открыто будущее – этот потоп. Вдали от большой воды, от моря или даже полноводной реки, день за днем и год за годом, он все строил и строил. А мы ходили смеяться над ним и наблюдать за работой. Сколько насмешек, сколько едких шуток выслушали его уши! Теперь, когда сквозь водяные потоки не видно далее протянутой руки, он сидит где-то неподалеку в своем громадном сооружении, и сидят с ним, поджавши уши и прижимаясь друг к другу, животные.

О, это было зрелище! Когда львы вместе с хомяками и зайцами шли к кораблю, чтобы занять свое место, мы тоже смеялись. Но чувствовалось, что смех здесь уже не к месту. Было что-то величественное и страшное в этом наполнении корабля (ковчегом, кажется, называл его Ной) животными. И мы смотрели все на странную процессию, а кто-то из шутников крикнул: «Эй, Ной! Выгони вон того шакала и дай мне его место!» Все тогда хохотали. Но сегодня всякий сел бы на место шакала, на место свиньи, на место козы или козла, на какое угодно место, лишь бы вода перестала литься на его обезумевшую голову, а ноги перестали вязнуть в грязи.

Сколько грязи! Кажется, и камень размокает от всесильной влаги. Немного раньше уже трудно было ходить, а теперь волны бьют по коленям. Когда же это закончится? Неужели никогда? Неужели мы все станем пищей рыб, которые никогда не плавали в этих краях, а теперь соберутся на пир? Пир из нашей плоти!

Вода подбирается к паху, и я уже не могу идти. Несколько вспухших трупов уже проплыли мимо меня. Это были женщины, молодая и старая. Трудно поверить, что это голое молодое тело еще недавно кого-то влекло к себе. Сейчас оно отвратительно, но и на полное отвращение сил уже нет. Нет сил бороться, нет сил идти. Закрывши голову руками, в этой бесполезной позе остается только стоять под проклятыми потоками и ждать конца. Вода поднялась выше пупка.