Однако, после того как далай-ламы стали как бы наместниками китайских императоров в Тибете, на их авторитете и влиянии не могли не сказаться размеры обретенной ими светской власти. Не случайно буддисты в соседних азиатских странах считают своим духовным главой именно далай-ламу, хотя теоретически ранг панчен-ламы ничуть не ниже.

Еще во времена Цинской династии правители Китая пытались играть на противоречиях между двумя высшими иерархами ламаизма. В 1728 году они задержали в Пекине далай-ламу седьмого и предложили панчен-ламе пятому править Тибетом, но тот отказался. Позднее китайские власти пытались оказать нажим на далай-ламу тринадцатого с помощью панчен-ламы восьмого. Из-за этого панчен-лама в 1923 году был вынужден бежать из Тибета и умер в провинции Цинхай. Из родившихся там младенцев был избран его преемник, который смог вернуться в Шигатзе лишь с войсками Народно-освободительной армии в 1951 году.

Я встретился с панчен-ламой девятым не в монастыре Ташилумпо, а в старинном дворце Дэцян Поцан, где он живет летом. У ворот меня ожидала целая ассамблея сановников в старинных официальных одеждах. Они сидели рядами на ступенчатой галерее сообразно своему рангу.

Путь от входа до приемной было бы невозможно повторить без провожатого. Узкие коридоры, неожиданные повороты. То спуски, то подъемы по крутым стертым ступеням. Дворец, несомненно, строился с расчетом на то, чтобы было удобно обороняться от неожиданного набега врага. Комната, в которой меня принял панчен-лама, отличалась от других помещений дворца прежде всего обилием света. Широкое окно открывало прекрасный вид на долину реки Нянчу и окрестные горы. Солнечные лучи горели на желтом атласе стен, на золоченой резьбе, которая покрывала подпиравшие потолок деревянные столбы. Слева от окна стоял столик с армейским полевым телефоном. Всю остальную стену скрывали застекленные ниши, заставленные бронзовыми статуями святых.

Пока я вручал хата и усаживался, панчен-лама оглядывал меня с нескрываемым интересом. По его юношескому лицу было видно, что и он разделяет то чувство любопытства, с которым я шел сюда.

После того как рассеялась неловкость первых минут визита, беседа потекла довольно непринужденно. Панчен-лама с большим удовлетворением отметил восстановление внутреннего единства в Тибете.

– Враждебные силы, – говорил он, – старались раздувать раздоры между мной и далай-ламой, чтобы разделить тибетский народ и властвовать над ним. Мирное освобождение Тибета положило этому конец. Внутренняя разобщенность исчезла…

Речь панчен-ламы переводил почтительно стоявший за его спиной председатель Коллегии совета – исполнительного органа, который играл в Шигатзе такую же роль, как Совет колонов в Лхасе, у далай-ламы. Другой сановник сидел на полу, ведя запись беседы.

– Центральные власти, – продолжал панчен-лама, – строго соблюдают Соглашение о мирном освобождении Тибета. Они уважают религиозные чувства, нравы и обычаи тибетцев, открывают школы, больницы, магазины. Кустари, торговцы, земледельцы, скотоводы получают ссуды. Все это очень важно для Тибета…

За время поездки по югу Тибета я убедился, что панчен-лама и его администрация поддерживают культурные и хозяйственные начинания центра. Более того, Коллегия совета сама сделала первые шаги в интересах благосостояния народа. Было, например, решено аннулировать проценты по долгам, существовавшим до 1951 года, а по новым долгам – снизить их на одну треть. Однако особенно плодотворным было сотрудничество местной тибетской администрации и центральных властей после опустошительного наводнения, обрушившегося на район Шигатзе – Гьянтзе.