После того как босс отправился спать, Пит Брэмбл обвел суровым взглядом нашу притихшую компанию и мрачно сказал:

– Теперь жди неприятностей. Это уж слишком. Ведь человек болен, а он… – Тут Пит замолчал и принялся сосредоточенно раскуривать трубку.

Повар стоял тут же, рукава его рубашки были высоко закатаны, и на его перепачканных в жире красных руках отражались огненные блики.

– Болен? – подхватил он. – Ладно бы только больной, так ведь еще и голодный! Куда ж это годится?! Прогнал человека, как бездомного пса!

Наверное, это был самый никудышный повар на всем белом свете, но я был готов броситься ему на шею и расцеловать за такие слова. Он выразил общее мнение, и в последующие два или три дня никто даже не ругал его за то, что кофе невкусный, а фасоль подгорела.

На следующий день мы доставили пресс для сена на первую из делянок и подготовили машину к работе. Подобный агрегат трудно описать словами, занятие это неблагодарное, так что я предпочел бы этого не делать. Во-первых, чем меньше я вспоминаю о нем, тем лучше себя чувствую. А во-вторых, я так никогда и не понял принципа его работы и ничуть об этом не жалею.

Могу лишь сказать, что эта штуковина предназначалась для того, чтобы много сена занимало поменьше места, и представляла собой длинный ящик с расположенной внутри его трамбовкой, ходившей вверх-вниз на четырех длинных железках. Агрегат приводился в действие при помощи четырех привязанных к перекладине взмыленных мустангов, беспрерывно ходивших по кругу. Первые полкруга уходили на то, чтобы привести тяжелую чушку в верхнее положение, а затем пресс опускался вниз, утрамбовывая сено. И так без остановки, круг за кругом, до полной готовности тюка, когда погонщик выкрикивал: «Вынимай!» – и опускал заслонку, удерживавшую трамбовку, пока тюк перевязывался проволокой.

Первое, что нам предстояло сделать, так это выпустить на покос целую эскадру из четырех так называемых «джексоновских» механических грабель. Специально для тех, кто никогда ничего подобного в глаза не видел и понятия не имеет, что это такое, поясню. Это такая штука со множеством заостренных и обитых железом деревянных шипов, торчащих спереди. За этой большой гребенкой воздвигнута деревянная решетка, позади которой впрягаются две лошади, и уже за всем этим, в самом конце, располагается сиденье возницы, поставленное на колесо.

Моя работа заключалась в управлении одной из этих угрожающего вида повозок. Поначалу я очень восторгался столь хитроумным изобретением, но не прошло и часа, как радость моя как-то очень быстро пошла на убыль. Весь трюк заключался в том, чтобы тронуться с места с поднятыми зубьями машины, но даже на холостом ходу неповоротливый тарантас то вдруг начинал скатываться под горку, хотя никакого уклона в этом месте не наблюдалось, или же вихлял из стороны в сторону, подскакивая на кочках, которых не было и в помине. А теперь можете сами вообразить, как будет вести себя парочка мустангов, с грехом пополам объезженных под седлами и почти совсем непривычных к упряжи, если их запрячь вот в такое грохочущее стойло на колесах.

Они то брыкались, то припадали к земле, то вдруг начинали упираться и пятиться назад, а потом рваться вперед, видимо надеясь убежать. Но расклад был явно не в их пользу. Кони были привязаны спереди и сзади, а также заперты оглоблями с обеих сторон, так что, когда они решили понести, я просто опустил шипы в землю, и, лишь вспахав таким образом около акра земли, зловредные животные все-таки были вынуждены признать свое поражение.

Мне тоже пришлось несладко. Честно говоря, я был несколько обескуражен. Я всегда считал, что за годы, проведенные в седле, кожа моя должна была бы загрубеть и приобрести должную прочность, но жестоко ошибался. Железное сиденье, поставленное на тряское, подпрыгивающее на ухабах, дребезжащее колесо, обнаружило на моем теле множество новых, крайне чувствительных мест, о существовании которых я прежде даже не подозревал.