Моя сестра из тех, кто во всем придерживается правил. Еще ей нравятся модные вещи и высокое искусство. И она, разумеется, завсегдатай дорогих ресторанов.

Несколько лет назад она подарила мне на Рождество сумочку от Бёрберри. Разумеется, я поблагодарила Сару и даже сделала все возможное, чтобы не привести ее подарок в негодность. Но уже к марту сумочка благополучно потерялась. Я немного попереживала, но одновременно испытала что-то вроде облегчения. Ну о чем она думала, когда дарила мне такую дорогущую сумку?

– Мы принесли тебе кое-что почитать, – говорит Сара. – Хорошие британские журналы. Попади я в больницу, мне бы точно захотелось полистать что-нибудь интересное.

– Я… мы так рады, что с тобой все в порядке. – Голос у мамы слегка дрожит. Кажется, еще немного, и она снова расплачется.

– Ну и напугала же ты нас, – добавляет она.

Из всей семьи только у мамы волосы светло-русые. А вот у отца шевелюра жгуче-черного цвета. Волосы у него густые и такие блестящие, будто напомаженные. В детстве я часто шутила насчет того, что он мог бы работать в рекламе гелей для волос. И только в колледже до меня дошло, что он и правда мог пользоваться одним из таких гелей.

В подтверждение слов моей мамы отец еще крепче сжимает мою руку.

Я киваю и улыбаюсь. Признаться, я чувствую себя немного неловко, ведь мне совсем нечего сказать им. Да, это близкие мне люди, и я люблю их, но особого тепла между нами нет.

– Мне хочется спать, – говорю я.

– Конечно, – тут же откликается мама. – Мы пока уйдем, чтобы ты смогла поспать.

Я киваю.

– Я оставлю это тут. – Сара достает из сумки стопку журналов и кладет их на столик у кровати.

Я улыбаюсь.

Потом они уходят.

Наконец-то я могу побыть одна.

Я была беременна.

Была.

Я потеряла ребенка, о существовании которого даже не догадывалась. Ребенка, который был мне совсем не нужен.

Ну как можно оплакать такое? Как можно горевать по тому, о чем ты даже не знал? Чего ты совсем не хотел… но что не становится от этого менее значимым?

Ребенок, которого больше нет.

Впервые за все время на мои глаза наворачиваются слезы.

Я потеряла ребенка.

Поток эмоций накрывает меня с головой. Я вслушиваюсь, пытаясь понять, что говорят мне сердце и разум.

Я чувствую одновременно облегчение и опустошенность. Я напугана. Я сердита. И я не знаю, чем все это закончится.

Слезы градом катятся по моим щекам, а я не могу даже поднять руку, чтобы вытереть их о пижаму.

Голова болит от сдерживаемых рыданий. Я зарываюсь лицом в подушку, и она тут же становится мокрой от слез.

Дверь в палату открывается, но я так и не поднимаю головы. Мне и без того ясно, кто это.

Вздохнув, она усаживается рядом со мной на постель. Габби.

Лишь тут я позволяю эмоциям прорваться наружу. Я плачу и чувствую, как они покидают меня. Страх, злость и замешательство. Боль и облегчение.

Меня сбили машиной. Кто-то врезался в меня со всего размаха. Переломал мне кости, порвал артерии и убил ребенка, которого я даже не успела полюбить.

Габби – единственный человек в мире, от которого я не прячу свою боль.

Она крепко обнимает меня, пока я рыдаю в подушку.

– Плачь, – говорит она. – Пусть все уйдет со слезами.

Мне так трудно дышать, что кружится голова.

Потом я поворачиваюсь и смотрю на Габби. Она тоже плачет.

И от этого мне становится легче. Как будто своим присутствием, своими слезами она забирает у меня часть боли.

– Дыши, – говорит Габби и делает пару медленных вдохов.

Я не сразу понимаю, о чем она. Лишь спустя мгновение до меня доходит, что я совсем не дышу. Воздух будто застрял у меня в груди. И вот я даю ему прорваться.

Я как будто выплевываю его из себя и судорожно набираю новую порцию. И вдруг ощущаю, что я жива.