– А мне плевать. Сдохнете здесь и не заплатите. Кто со мной потом дела делать будет?

– Да ладно, дед, прорвемся! – сказал Роман.

– Выбросьте лучше.

– Не, поменьше съедим, и нормально будет. Дозу не рассчитали вчера.

– Выбрось, говорю!

– Не выброшу. И что сделаешь? – сказал Роман.

Мишаня зубы стиснул и промолчал.

– Все норм. Щас поедим и дальше двинем.

– Воды нет. Вчера всю про… профукали, – сообщил Мишаня.

Ели молча. Парни кидали еду как не в себя. Почти все припасы уничтожили.

– Хватит! – не выдержал Мишаня.

– Ну да, потом всегда есть хочется, – пробормотал Артем.

Мишаня пил из фляжки, каждый глоток во рту держал, чтоб всосалось.

– А нам? Говорил же, что нет воды, – ухмыльнулся Роман.

– Не дам. Что сделаешь? Если со мной что случится, вы тут и останетесь, – сказал Мишаня.

Ребята, уже не стесняясь, достали таблетки, разломали, кинули по половинке в рот.

– А? – сказал Роман, протягивая полтаблетки проводнику.

Мишаня отвернулся. Дальше пошли.

Лежал он, звездой раскинув руки и ноги, иногда переползал по гати, и рюкзак перекладывал. Воздух – ножом режь. Ждал. Городские ушли к самому центру, с собой не звали, да он и не рвался. Все подчистую съели, потом Кашу ели, куда только влезало. Наберут всякого и назад можно. Не верится даже. А не вернутся – что ж, за ними? Прямо туда, в самый Горшочек? Им что, они на таблетках. А ему после бессонной ночки плоховато. Мысли путались. Иногда слышал стон, вскидывался, а это он сам и стонал. Навечно он здесь?

Пар завивался петлями. Каша чавкала, пузыри всплывали медленно, лениво. Глаза закрывались. Спать нельзя. Страшно спать.

Кто-то заполз на ногу, тяжело стало. Мишаня глаза приоткрыл. Многоножка. Уже на груди, здоровая такая, давит. Извернулась, смотрит, усики шевелятся. Ближе и ближе. Он прошептал:

–Тихо, тихо, – и стал зажигалку нащупывать, а ее глаза почти напротив.

Где ж она? Пальцы мокрые, не выронить бы. Чирк, чирк, зажигайся! Мишаня простонал. Зажглась. Огонь оранжевый, отражается в глазах твари. Уходи, уходи, ну!

Многоножка потянулась вперед, отпрянула и повернула, уползать стала, перебирая лапками. Мишаня плакал в голос и молился Хозяину этих мест и всем богам, кого вспомнить мог. Море, море, где ты?

Он вздрогнул и проснулся. Его трясли за плечо. Сверху была опухшая рожа, вся в прыщах и корках, черная щетина пробивалась на подбородке, а глаза красные, стеклянные, и зрачок черный и громадный.

– Эй, дед, погнали!

Мишаня сел рывком и чуть не провалился. Каша опасно потекла через поплавки, но гать еще держала. Роман. Один. На груди мешок болтается, а рюкзака нет. Мишаня завертел головой:

– Где этот, второй? Артем где?

– Утонул Темыч. В пузырь попал – бульк и нету. Я его вытащить хотел, но не смог. Сам чуть не помер. Нету его больше. Каша забрала, так у вас говорят?

– Каша, значит? – Мишаня смотрел в упор, и лицо Романа стало кривиться, морщиться.

Вцепился в плечи Мишане и встряхнул так, что зубы клацнули.

– Не понял, дед? Валим, пока живы! Быстро!

Мишаня подхватил рюкзак, а руки дрожали. Пошли обратно. Роман бормотал про себя что-то, песни пел, еды требовал.

– Нет еды, и воды нет! – кричал Мишаня.

– Ничего, все будет! Вот заживу. Значит, трюфель сдох, корни, вроде, тоже, кордицепс живой. Культуры-шмультуры. Тоже, наверно, сдохли. И хрен с ними. Слышь, дед, ты чего хочешь?

– Чего, чего, выйти живым хочу, – огрызался Мишаня.

– Пра-а-а-вильно, умный ты! Выведи меня отсюда, а там – эх! Такая жизнь пойдет!

Мишаня глядел на компас, стрелка плясала, мутилось в глазах. Верхушки мертвых сосен кружились хороводом.

– Быстро, ну! – заорал Роман.

– Уймись! Не выйдешь без меня! – крикнул в ответ Мишаня. И успокоился.