– Здорово. Всё отлично. Сам не жалуюсь и другим не советую.

– Что, не узнаёшь? – захохотал собеседник, приподнимая фуражку и приглаживая коротко стриженный «ёжик», на плоском, как доска, затылке, переходящем в шею без малейших изгибов. Этот почти правильный квадратный череп и активизировал память Андрея:

– Толя?! Ну ты…

Он запнулся, обрывая недосказанную фразу, но бывший коллега понятливо закончил:

– Да, разнесло меня. Надо брать себя в руки и заниматься спортом, но каждый раз, когда я собираюсь это сделать, происходит какая-нибудь гадость.

– И что за гадость произошла сейчас? – едко поинтересовался Андрей.

– Сейчас?

Борисов трагически-протяжно вздохнул и снова потёр затылок. Выглядел он при этом таким озадаченным, как будто перебирал в мыслях немаленький список висяков и не знал, с какого начать. Заинтриговал. Раньше запутанных дел староберезанские следователи не вели: в городе с населением меньше двадцати тысяч жителей серьёзные происшествия случаются редко. Пьяные драки, мелкое воровство, хулиганство… В крайнем случае, бытовые убийства. Да, к местному отделению приписаны и окружные сёла, но и там картина похожая. Разве что козу украдут или подерутся. Всё просто и понятно.

Но по тяжкому вздоху бывшего коллеги и тоскливому взгляду на зажатую подмышкой чёрную кожаную папку, стало ясно: дело не в опостылевшей рутине. Случилось что-то по-настоящему серьёзное.

– Так. И что произошло?

– Может, зайдём в «Анжелику», попьём кофейку? – мотнув головой в сторону пирожковой, предложил Борисов. – Я не завтракал сегодня.

– Да ну! – Андрей брезгливо скривился. – Предлагаешь поностальгировать за синим пластиковым столом, с кружкой паршивого пойла, под аромат пережаренного масла? Нет уж, Толя! Завтрак ты отдашь врагу. Вместо ужина. А кофе я тебе налью. Забирайся в машину.

– Сноб ты, Горяев, – пробурчал Борисов, открывая дверцу автомобиля. – И как тебя только жена терпит, а?

– А она и не терпит, – устраиваясь за рулём, захохотал Андрей, искренне развеселённый репликой Борисова. – Это я её терплю!

– Ну-ну.

Толян завозился, усаживаясь поудобнее и настраивая под себя пассажирское сиденье. Обычно впереди ездил худенький десятилетний Артём, поэтому раздобревшему следаку пришлось попотеть, отодвигая кресло подальше и подстраивая пространство под свои массивные, несдвигающиеся колени.

Дождавшись, пока Субару перестанет раскачиваться, как утлая лодчонка в шторм, Андрей вытащил из бардачка термос, открутил чашки, поставил их на импровизированный столик между сиденьями и разлил кофе.

– Так что ты хотел? – протягивая Борисову тёплый ещё напиток, спросил он. – Что, кстати, у вас случилось? Если не секрет?

– Не секрет, – полицейский отложил папку на приборную панель и взял чашку. – Я поэтому тебя и остановил. Моральная поддержка нужна.

– В каком смысле? Если что, я держу за тебя кулаки!

– Да ну тебя. Остряк. – Борисов громко отхлебнул из кружки. – Вкусно, спасибо. Бабку у вас там убили неделю назад. Топором порубили. Ты к родителям едешь? Да? Может, поговоришь с людьми? С нами местные на контакт не идут. Никто ничего не видел, никто ничего не знает.

Андрей молчал, не зная, что сказать. В Талках – ни в Малой, ни в Великой – никогда ничего не происходило. Разве только напьётся какой-нибудь работяга и решит погонять жену по улице. Или молодняк, среди ночи, устроит дискотеку на всё село. Но такие инциденты решались самостоятельно и до полиции не доходили. Убийство, на его памяти, случилось единожды. Около двадцати лет назад, вернувшийся из тюрьмы сын зарезал старушку-мать, потому что та «достала его своей болтовнёй».